На том и распрощались. Повторяя конфуз в ванной, Вадик думал, что, несмотря на несопоставимую интенсивность ощущений, то, что происходило в самом начале с танцами и диваном, по своему чувственному заряду было куда сильнее и ценнее естественной кульминации потом.

В эту же ночь умерла бабушка. Мальчики перепугались и долго думали, что это все из-за них.

12

Увлечение религией совпало с развалом Советского Союза и рождением новой страны, с появлением двух новых телевизионных каналов, со смелыми статьями про маньяков в журналах для домохозяек и сельской молодежи. Удивительно, как переход от одной эпохи к другой совпал с взрослением мальчиков. Это был какой-то на редкость взаимосвязанный процесс — одежда и мебель становились маленькими, и так же точно меркли прежние идеалы, с теплотой и неловкостью отодвигаемые в задние ряды памяти новыми жесткими истинами. Общество росло, сказки становились неинтересными, студенты, надев белые повязки, шли голодать на площадь Октябрьской Революции, а на монументе, стоящем там, кто-то написал «Кат».

В церковь Слава пришел с мамой. Она почему-то сильно нервничала, это было непривычно и страшновато, хотелось как-то помочь, но мать никогда не распространялась о своих проблемах. В одно весеннее холодное воскресенье они пошли пешком на Подол, в храм Фроловского монастыря. Надев газовый фиолетовый платочек, Зоя Михайловна с привычными сварливыми интонациями объяснила, как нужно креститься. Сперва Славка чувствовал себя ужасно скованно. Едва переступив порог, неловко и спешно перекрестился, а потом вдруг понял, что это и есть оно, второе и единственно верное. Хотелось какой-то патерналистской организации, как было в детстве, только без лжи. В церкви же чувствовалось столько скорби, боли, надежды, веры и радости, и все какое-то концентрированное, сплошная искренность, один бальзам, что вакантное место ленинского комсомола в его сердце тут же было занято.

Зоя Михайловна купила несколько свечек и, легонько прокладывая путь в толпе, прошла к иконе с распятым Христом (с религиозной тематикой Славка был как раз прекрасно ознакомлен в результате многолетнего изучения ильницких альбомов по искусству эпохи Возрождения).

— Сюда надо ставить за упокой. Чтоб отцу там светлее было… — деловитым шепотом сообщила Зоя Михайловна.

Сказанное сложилось вдруг в необычайно простую логическую цепочку, открылось новое измерение со всеми философскими обоснованиями, эти два мира встретились вдруг, опознали друг друга. Дюрер и Эль Греко продолжали жить даже на некачественных оттисках производства советской типографии, люди жили своими высказываниями, Менделеев — таблицей, а отец — им, Славкой, его широкими руками, светлыми волосами. Стало вдруг ясно, что его тело не принадлежит ему так безраздельно, как он считал раньше.

— А тут нужно помолиться, чтобы у нас все хорошо было, — сказала Зоя Михайловна, когда они перешли на другую сторону храма к иконе с Богородицей и младенцем.

— Я не умею… — в ужасе прошептал Слава, очень близко наклонившись к ее уху. — Неважно, — она улыбнулась, — просто надо, чтобы слова шли от сердца, говори как умеешь.

Оказалось, что его крестили в глубоком детстве по настоянию родителей отца. Со временем отношения между матерью и свекровью окончательно разладились, и даже на кладбище они ездили в разное время. Славка стеснялся спросить, где его крестик, но почему-то верил, что где-то он должен быть, и проводил тщательные поиски по квартире, примерно такие же интенсивные, как несколько лет назад в библиотеке у Вадика.

Новое сокровище, как ни странно, обнаружилось также дома у лучшего друга. Покойная бабушка, хоть и была неверующей, хранила шикарный дореволюционный псалтырь в кожаном переплете, на толстой пергаментной бумаге с водяными знаками.