Адмиральский взгляд был невинен, но, одновременно, и хитер.

Глебу пришлось ответить почти откровенно.

— Нервничал он немного, да, это видно было. Но, я же был уверен, что это все из-за подруги его ненаглядной. Не отпускал я к ней бельгийца слишком-то часто. Как чувствовал, что этот урод просто использует добрую и нетребовательную врачиху!

— Вот-вот! Скорее всего, именно по этой причине он доярку и задушил. Пошел вразнос после того, как с Усманцевым-старшим подрался, да еще и с ножом…

— Ну, и как он в твоих застенках-то? Уже признался?

— Говорю же, молчит пока, шкура-гад! Под обыкновенного психа пытается пристроиться. Ничего, в наших-то больницах скоро заговорит! Консулу мы о случившемся сообщили, но время на то, чтобы поработать с пациентом, у нас еще есть.

— Я вот что думаю, — контр-адмирал Шилов вновь задумчиво озаботился, щуря на Глеба Никитина внимательные пронзительные глазки. — Он же и с боцманом-то нашим какие-то предварительные неприятные разговоры тоже имел, уверен. Именно по этому поводу Никифорыч и хотел меня насчет бельгийца предупредить, когда за несколько дней до своей смерти адъютанту-то моему звонил. Жаль, что не успел, бедолага…

Большой и громоздкий главврач не пустил, конечно, Глеба в палату к тяжелобольному. Сказал только, что парень в сознание пришел лишь однажды, буквально на несколько мгновений и успел произнести только: «Это он… скорее…» Потом Ян в истерике заплакал и опять отключился в беспамятстве.

— Так что будем надеяться на лучшее. Приходи, приятель попозже. Думаю, что он все-таки у нас выкарабкается.

До ужина они успели интеллигентно и организованно посетить Морской музей на набережной и опять же вдоволь там нафотографироваться.

И даже в строгой музейной тишине немного хмельной коллектив продолжал потихоньку, в свое удовольствие, посмеиваться над ночными приключениями О'Салливана.

— Никто из вас не может ничем подобным похвастаться — вот вы и пытаетесь меня унизить!

Итальянец изо всех сил пытался быть первоначально гордым и надменным, но и ему, на глазах у всех прошедшему горнило деревенского российского секса, такое внимание мужского коллектива явно нравилось.

— А ты в это время пьяный рядом с поросятами лежал!

По щедрому смущению Хиггинса было понятно, что примерно так все той ночью с ним и происходило.

— Послушайте, а где же наш Тиади?! Он тоже что-то долго задерживается у своей русской красавицы! Не отпускает она его! Ревнует, наверно, к Николасу!

Заметив постоянное внимание в разговорах и неподдельный интерес к определенной теме, капитан Глеб не стал сдерживать низменных инстинктов своих подопечных. Наоборот, посчитал необходимым даже поощрить их.

— Что вы только пытаетесь обсуждать своих товарищей?! Им надо не завидовать, а действовать! Вокруг вас полно красивых и молодых женщин! Отдаю вам весь город на разграбление. Неужели не понятно, что вас здесь любят! Вы достойны и красивы! Вы — воины! Жирных хлюпиков вокруг вас полно — но вы-то уже не такие!

Они всей толпой, хохоча, возвращались к близкой гостинице.

Перед входными дверями, чуть сбоку, у ступенек лестницы накренился знакомый красно-белый мотоцикл. Капитан Глеб быстро осмотрелся по сторонам.

— Эй, я здесь!

За столиком уличного кафе сидел его Сашка.

В черной кожаной куртке, загорелый и худой, он выглядел немного старше, чем привык его представлять себе в эти дни Глеб.

Сашка поднял с соседнего стула сумку с компьютером.