|
Неведомая сила, вскипавшая в груди, гнала меня вперед, заставляла бежать все быстрее и быстрее. Не потому ли, думал я, что кто-то настойчиво зовет меня из леса? Нет, я решил вступить в лес по своей собственной детской прихоти. И, следуя лишь собственному замыслу, родившемуся в моей голове, разукрасил тело красной краской. На всем пути до Дороги мертвецов мой мозг сверлила мысль: а вдруг мне встретится кто-нибудь из взрослых, которые сейчас, может, спускаются в долину, и при свете луны, сразу же узнав одного из близнецов отца-настоятеля и бродячей актрисы, окликнет: «Чего это ты задумал, мальчишка?» Я заранее решил: в таком случае нужно сделать все, чтобы меня приняли за Пересмешника. В одной из легенд нашего края рассказывается о Пересмешнике – мальчике, который лет в тринадцать перешел Дорогу мертвецов и, заблудившись в девственном лесу, прожил там больше трех лет. Каждый раз, встречаясь с людьми, пришедшими в лес на промысел, он пугал их громким раскатистым смехом. Раздевшись догола и разукрасив тело красной краской, я решил во всем повторять Пересмешника. Поднявшись достаточно высоко в горы, где можно было уже не опасаться, что встретишь кого-либо из долины, я, сестренка, вдруг почувствовал, как от одного лишь сознания, что я осмелился вступить в ночной лес, освещенный холодной осенней луной, обыкновенный детский страх сковывает мое тело. Я боялся, что меня сожрет демон, притаившийся в чаще леса. Голого, выкрашенного красной краской, он уволочет меня туда, где собрались остальные демоны, готовые растерзать бедного мальчишку. Через двадцать лет после того случая я, сестренка, сидел во дворе ресторана «Оулд Дели», и, когда передо мной поставили жареного цыпленка, предварительно окрашенного кармином, у меня перехватило дыхание, будто я услышал далекое эхо той страшной ночи... Еще глубже под этим страхом, оставившим незаживающий след в моей душе, я отождествлял демона, поджидавшего в лесу голого, выкрашенного красной краской мальчишку, с Разрушителем. Как сложно, сестренка, все переплетено в сознании отчаявшегося ребенка, одержимого всепоглощающей идеей.
Тогда, поздней ночью, я, глубоко разочаровавшись в людях нашего края, бежал в лес. Отправляясь в путь, я не взял с собой ничего, лишь зажал в руке коробок спичек. Голый, выкрашенный в ярко-красный цвет, я искрой прорезал тьму, поглотившую дома, будто поджигал их в злобе и отчаянии. Еще только подумав о пожаре, я уже твердо знал, что никогда не решусь на такое, а спички, которые я унес из дома, стоявшего в самом низком месте долины, предназначались для поджога храма, находившегося в самом высоком ее месте... Думал ли я спалить и жилище директора школы? Нет. Мысль о том, что жандармы арестовали деда Апо и деда Пери, послужила причиной крайнего моего отчаяния – она подогревала мою решимость бежать в лес. Нет никаких сомнений в том, что они попали в беду в результате происков директора школы. К стыду своему, я знал, что, если бы отец-настоятель не предал деда Апо и деда Пери, а директор школы ловко не воспользовался бы этим, ничего бы не случилось. Близнецы – специалисты по небесной механике в самом деле стали открыто демонстрировать директору школы полное презрение, от чего их прежде удерживало хорошее воспитание, а вот действия отца-настоятеля, в критический момент фактически отдавшего их в руки жандармов, вызвали у них лишь горестное удивление. Когда они под конвоем покидали долину, я, дрожа от стыда, провожал их взглядом и ждал, чтобы кто-либо из них, то ли дед Апо, то ли дед Пери, крикнул жандармам: – Настоятель и есть изменник, арестуйте его! Жандармерия была призвана разоблачать врагов внутренних и процветала только благодаря тому, что возвела свои действия в некий ритуал. Продираясь сквозь толпу – на улицу, казалось, высыпали все жители долины и горного поселка, – они довели деда Апо и деда Пери до выхода из долины, все еще называвшегося горловиной. В том, что их забрали, был виноват отец-настоятель, и я, считая, что вина лежит на мне тоже, дрожал, сжавшись в комочек. |
