Я боялся, что мне не разрешат встретиться с Юко. В конце концов, я был ей чужим, всего лишь представителем другого лица, да и вещи во время свиданий передавать, наверное, запрещалось. С другой стороны, настоятель уже встречался раз или два с начальником тюрьмы, потом они часто переписывались, так что тюремное начальство ему доверяло.

Я ждал в удушающей жаре. Звенели цикады. Какие-то иллюзорные образы смешались у меня в голове, перед глазами все поплыло.

И тут я услышал свою фамилию.

Надзирательница в брюках и форменной летней блузке с короткими рукавами окликнула меня из-за зеленой двери будки, расположенной в нескольких метрах от входа в комнату ожидания. Я подошел, и она заговорила быстро и тихо:

– Вообще-то, с вашим посещением были определенные вопросы, но разрешение вам предоставили. Не могли бы вы сначала показать мне фотографию с кладбища?

Я показал ей свое фото трех надгробий.

– Отдадите ей сами, – сказала надзирательница и пригласила меня пройти в помещение для свиданий.

Это оказалась маленькая комната на два татами. Посередине стоял покрытый белой клеенкой стол, придвинутый одной стороной к стене. Пространство между ножками стола было надежно закрыто досками, чтобы заключенной ничего нельзя было передать тайком. У стены в вазе стоял букет мелких белых цветов. Тут же висел календарь и грубо нарисованные розы в раме. Открытые окна выходили прямо на стену старого здания, и рассчитывать хоть на какой-то ветерок снаружи не приходилось. У стола с каждой стороны стояло по стулу, я сел на один – ближе к краю стола и подальше от стены. Надзирательница встала у окна.

В другой стене комнаты была застекленная дверь; в темноте за простым стеклом я ничего не мог разглядеть, видел только собственное отражение. Послышался скрип открываемой двери, за стеклом показался тусклый свет. Выяснилось, что за этой дверью находилась еще одна, которая вела в другое помещение.

Через стекло я увидел бледное лицо, дверь широко распахнулась внутрь комнаты для свиданий.

В сопровождении еще одной надзирательницы появилась Юко в повседневной летней одежде – синем платье с короткими рукавами, присборенном по подолу и с воротником как у кимоно. Она вежливо поздоровалась со мной, как подобает при встрече с незнакомым человеком, и села напротив. Одна надзирательница устроилась с ней рядом, другая осталась стоять у окна.

Юко сидела, опустив голову, я украдкой посматривал на нее. Совершенно непримечательное лицо с довольно крупными чертами, округлыми, будто слегка отечными; кожа ухоженная, бледная и нежная, но тонкие губы без помады жесткой линией пересекали нижнюю половину лица, из-за чего оно казалось грубоватым. Красивые, но словно размытые брови – они подчеркивали глубоко запавшие глаза. Волосы собраны в пучок, из которого не выбивалась ни одна прядка. Такая прическа еще больше утяжеляла пухловатое лицо. Она вообще немного располнела – видимо, не очень следила за собой; голые руки выглядели массивными.

Ее молодость миновала. Таким было мое первое впечатление от Юко. Я достал фотографию и передал на словах, что просил сказать ей настоятель, объяснил, почему привез снимок вместо него. Юко слушала меня, опустив глаза, и все повторяла: «Спасибо, спасибо…» Ее голос тоже оказался не таким, как мне представлялось.

В конце концов Юко протянула руку и взяла со стола фотографию. Держа за края, наклонилась вперед и пристально всмотрелась. Она глядела на фото так долго, что я испугался, как бы не вмешалась надзирательница.

Подробно рассмотрев, Юко отложила снимок и вновь бросила на него печальный взгляд, словно не хотела с ним расставаться.

– Спасибо большое, – сказала она. – Теперь я могу быть здесь спокойна. Передайте, пожалуйста, мои наилучшие пожелания настоятелю.

Юко прервалась на полуслове, достала из кармана носовой платок и торопливо промокнула глаза.