|
Я листала страницы запис-ных книжек и натыкалась на давно забытые историйки, мимолетные образы, случайно под-смотренные гримасы, случайно подслушанные фразочки, незавершенные сценки. Как в мастерской формовщика, валялись вокруг меня чьи-то руки, головы. Только не гипсовые, а живые, давно подсмотренные, описанные и позабытые. «Непорядок», – подумала я, будучи человеком мастеровым, то есть хозяйственным. Выяснилось, что на материале этого барахла отлично думается, рассуждается, вернее – «разговаривается»… Что один образ или мысль тянет за собой другие, и получается доволь-но интересный разговор на ту или иную тему… а по жанру какое-то недоразумение: очерк – не очерк, эссе – не эссе, а что-то литературно беспородное, лохматое, домашнее… После третьей или пятой такой вещицы я задумалась – как же, все-таки, это обозна-чить? «Назови „Свободный полет“», – посоветовал муж. «Да ну, – возразила я, – уж точнее будет „Свободный треп.“» Эти легкие, необремененные «мучительными вопросами бытия», вещицы я стала чи-тать на своих выступлениях, и вскоре обнаружилось, что публика относится к ним благо-склонно. Более того. – Почему бы вам не опубликовать все это, – убеждают меня. – Это и забавно, и груст-но, и поучительно. Из таких вот непритязательных картинок складывается общая картина жизни, и даже в чем-то проясняется и детализируется картина эпохи. И, все-таки, я долго не решалась включить в какую-нибудь свою книгу этот «свобод-ный треп». Не могу отнестись всерьез к отходам, даже когда они меня кормят. Видно, так уж уст-роен мастеровой человек. Вторсырье для него изначально понятие бросовое. Поэтому, стес-няясь, я решила отделить, выгородить в небольшую книжку отходы своего производства, полагая все же, что некоторую пользу они принести могут. – Усушка-утруска, – бормочу я, перелистывая страницы давней записной книжки, – лоскутки-обрезки… Щепочки… Я – офеня Поем мы или играем, пляшем или пишем, читаем лекции или рисуем картины, суть одна: мы как есть трубадуры, и давайте хоть без особой чести выходить из этого положения. О’Генри, «Последний из трубадуров» Офеня:… ходебщик, контюжник, разносчик с извозом, коробейник и мелочник, щепетильник, торгаш в разноску и в развозку по малым городам, селам, деревням, с книгами, бумагой, иглами, сыром и колбасой, серьгами и колечками. В.И. Даль Я – офеня. Сыр и колбаса, положим, нарезаны на бутерброды и лежат в сумочке на случай опо-здания самолета (поезда, автобуса), серьги в ушах, а колечки – на пальцах… но в остальном я, конечно, тот самый ходебщик, торгаш в разноску и развозку по малым и большим горо-дам. То есть, я – разъездной себе литератор, промышляющий на собственных вечерах про-дажей собственных книг. Такова реальность моего бытия. На этих днях в Москве у меня выходит книга. По договору с издателем я должна полу-чить определенное количество экземпляров. Моя московская приятельница ругает меня по телефону. – Почему вы не настояли на гонораре! – возмущается она. – На черта вам книги сда-лись, торговать вы ими станете, что ли? И я, запнувшись на мгновение, смущенно: – В общем-то… да. Стану. Вернулся из очередной гастрольной поездки Игорь Губерман, позвонил и сказал: – Чего ты сидишь? Езжай в Германию, там сейчас все только разворачивается, куча нашего народу подвалила. Заработаешь, я наводки дам. Дранг нах остен, – говорит. – Гот митунц, Германия превыше всего. – Ты-то как съездил? – спрашиваю. – Сорок концертов. Теперь, – говорит, – я понимаю, почему публичные девушки наут-ро бывают угрюмы… Ты после окончания турне не сразу возвращайся, добавь себе дня три. |
