|
Вдруг Хана прервала свою речь, по-видимому заподозрив, что мы не все понимаем. – Как будет по-русски «схуёт»? – спросила она на иврите, оглядывая класс. Повисло секундное молчание и один из учеников, пожилой доктор исторических наук, сказал в ти-шине мрачно: – Да так и будет… И все расхохотались. Впоследствии выяснилось, что Хана, добрейшей души человек, рассказывая о непро-стой жизни в этой стране, просто советовала всем нам хорошенько изучить свои права (они же «схуёт») с тем, чтобы во всеоружии вступить в борьбу с пресловутым чудовищем – вез-десущей израильской бюрократией. И просто неловко вспомнить, как по приезде в Иерусалим я отказалась от прекрасной съемной квартиры – (редкая удача: наплыв репатриантов, все квартиры нарасхват) – только по одной причине: дом, в котором маклер предлагал нам снять эту квартиру, стоял на улице Писга. Я представила себе, как сообщаю свой адрес московским друзьям, и как, посылая письма, они выводят на конверте: Pisga-strit… Нет-нет, сказала я маклеру, эта квартира мне не подходит. Вид из окна, знаете ли, спальни, не очень, знаете ли, не фонтан… (Между прочим, «писга» означает – «вершина». Я потом жила в поселении, которое называлось «Вершины» – во множественном числе – «Псагот». И ничего. Очень любила это место.) Но в по-настоящему идиотское положение я попала месяца три спустя после приезда. У меня заболел зуб, и приятели порекомендовали хорошего зубного врача, не забыв предупредить меня, что Фирочка (именно так!) – женщина религиозная, в высшей степени деликатная, прекрасно воспитанная и щепетильная до чопорности. Таким образом мне намекали, чтобы у Фирочки я не давала воли своему языку и своей свободной манере выражаться. Какой там выражаться, отмахнулась я, рта не могу раскрыть, всю ночь по стенкам гуляла. Фирочка и вправду оказалась приятнейшей особой – с круглым улыбчивым лицом, ласковым голосом и убаюкивающей речью. «Откроем ротик… – бормотала она нежно, кол-дуя над моим зубом, –… сейчас откроем зубик… положим ватку с лекарством… поставим пломбоч-ку… полощите ротик…» и т. д. Я расслабилась. Я, можно сказать, совсем размякла. Ангелы, кроткие ангелы реяли на-до мной, и один из них – в белом халате – нежно овевал меня крылами… Наконец я покинула кресло. То, что у зубного врача может быть совсем не больно, са-мо по себе было ошеломляющей новостью. Все еще пребывая в сферах небесных, я достала из сумки чековую книжку, ручку и, почти без усилия придав голосу интонацию кротости, приличествующей этому религиозному дому, спросила: – Сколько я должна вам выписать, Фирочка? Не меняя лучезарного выражения на лице, Фирочка ласково сказала: – Можете выписать дохуя… Моя рука над чековой книжкой окаменела. Умолкла музыка небесных сфер. Все сме-шалось в доме Облонских. Повторяю – я далеко не ханжа. Я, можно сказать, человек циничный, крепкое слово ценю и употребляю, но… В нужном контексте, помилуйте, в соответствующем окружении близких по духу людей и, главное, – к месту. Так сказать, ложка к обеду. Не поднимая глаз от бланка чековой книжки, я сказала суховато: – Ну… столько у меня нет. Но если вы назовете определенную сумму, то я выпишу чек. Взглянув на Фирочку, я впервые в своей жизни увидела физическое воплощение лите-ратурного штампа «алая краска залила ее лицо». Фирочка стала даже не багровой – фиоле-товой. Крупные капли пота выступили на ее высоком опрятном лбу. Я испугалась за ее дав-ление. – Боже мой! Боже мой! – вскрикнула она, всплеснув руками, – что вы подумали?! Чек «дахуй», это значит, «отсроченный чек», а вы подумали… в моем доме. |
