И это будет для него…

Это будет страшнее смерти.

Это включит в себя его смерть как само собой разумеющийся и далеко не главный элемент. Неважно, что это будет: случайное ДТП на темной подмосковной дороге или приступ сердечной недостаточности. Но включит и многое другое. Слишком многое. Там будет и разорение дома, который он строил. И клеймо проклятья на семье, которую он любил. И позор России, которой он служил.

Как мог.

– Пусть они уйдут, – попросил Волков. – И заберут камеру.

Блейк выжидательно взглянул на Пастухова. Тот кивнул: выйдите.

– Чего вы хотите? – спросил Волков, когда они остались одни.

– Куда ушли эти сто миллионов? На избирательную кампанию президента?

– Не уверен.

– А я уверен. Вы с упорством маньяка уничтожаете всех, кто хоть что‑то знал о программе «Помоги другу».

– Я выполнял приказ.

– Такой приказ отдают, когда хотят сохранить страшную и грязную тайну.

– Эта тайна гораздо страшней и грязней.

– Вот как? – не поверил Пастухов. – Бывает и так?

– Да. Лишь часть этих денег могла поступать в избирательный фонд президента. Но я думаю, что не поступало и части. Все деньги оседали на частных счетах в западных банках.

– И вы, русский офицер, служили этой мрази?!

– Я стал догадываться обо всем слишком поздно.

– Последний вопрос. Понятно, почему командарм Гришин. Понятно, почему Жеребцов. Понятно, почему мы. Но почему Голубков? Он знал только название программы. И услышал его от меня по чистой случайности.

– Он следил за виллой в Ларнаке. Мог увидеть Веригина и Куркова. И узнать их. У него феноменальная память.

Пастухов вынул из кармана какой‑то листок и положил перед Волковым.

– Я хочу, чтобы вы оплатили этот счет.

– «Свечи церковные…» Что это значит?

– Расшифровать? Лейтенант Тимофей Варпаховский…

– Хватит, – сказал Волков.

– Здесь не хватает еще одной свечи. Я узнал об этом только сегодня. Анна Назарова. Врачи считали, что она в бессознательном состоянии. Они ошибались. Она услышала по радио о взрыве виллы в Ларнаке.

– Я сожалею.

– Вот как? – вскинулся Пастухов. – И это все, что вы можете сказать?

– У меня нет оружия.

Пастухов вынул из‑за спины тяжелый револьвер и швырнул его на письменный стол Волкова. Волков едва успел поймать его на краю стола.

Он знал эту модель. Кольт‑коммандер 44‑го калибра. Червленый ствол, серебряная насечка на рукояти. Самый мощный револьвер в мире.

– Один патрон? – спросил он.

– Все восемь. Из этого кольта не стреляли ни разу.

Волков проверил барабан и взвел курок.

Спросил, в непроизвольной усмешке кривя губы:

– Не боитесь, что начну с вас?

– Нет, – сказал Пастухов.

И его «нет» было для Волкова, как пощечина.

Пастухов повернулся и пошел к выходу.

Стукнула дверь.

Волков поправил очки, сунул ствол под подбородок и нажал спуск.

Приемная была отделена от кабинета тамбуром из двух тяжелых дубовых дверей, но звук выстрела, даже приглушенный, прозвучал резко и страшно.

Помедлив, Док заглянул в кабинет, постоял на пороге и вернулся в приемную.

– Он это сделал.

Гринблат снял камеру со штатива и метнулся к дверям.

Пастухов преградил ему дорогу:

– Не нужно туда заходить.

– Но почему?!

– Потому. Дай мне эту кассету, Гарри.

– Какую? – не понял оператор.