– Здесь.

И снова, будто бы от одного лишь прикосновения его тонкой легкой руки, свечи взялись ярким пламенем. В их свете проступил лик святого Георгия‑победоносца.

– Верно ли возжены свечи? – спросил он.

– Да, – кивнул я. – Кто вы?

– Называй меня отцом Андреем, – ответил он. – Есть ли у тебя просьба ко мне?

– Помолитесь за меня и моих товарищей, отец Андрей. Нам предстоит очень трудное дело.

– Чисты ли помыслы твои? – спросил он.

– Не знаю.

– Веришь ли ты в праведность дела твоего?

– Не знаю.

– Жаждет ли душа твоя мира?

– И даже этого я не знаю.

– В смятении дух твой. Я буду молиться за тебя и други твоя.

Я вышел. С порога оглянулся: в полумраке храма ярко горели семь свечей

Когда мощный серебристый джип «патрол», выделенный в мое распоряжение начальником управления, пропылил по проселку и свернул на асфальтовое шоссе, ведущее к Москве, я обернулся на маковки Спас‑Заулка, на золотые кресты над ними.

И подумал: «Какие же слова найдет он для молитвы за нас – наемников и, может быть, даже убийц?..»

Было лето 1996 года. 14 июля.

Глава первая. Мой сын будет Президентом России, или Террорист во фраке от «Бриана»

В 1996 году праздник католической Троицы пришелся на воскресенье 26 мая. С самого утра ко всем кирхам и костелам Германии начали съезжаться крытые яркими разноцветными тентами грузовики, до отказа набитые березовыми ветками. Привезенные из специальных лесопитомников, они предназначены были для украшения храмов в этот день. Береза, как известно, символ Святой Троицы. Грузовики уже поджидали десятки прихожан со всеми чадами и домочадцами; они втаскивали охапки пахучих веток в притворы, а потом под руководством священнослужителей украшали ими соборные залы, где вечером должны были пройти торжественные богослужения. Работа шла споро, немного не по‑немецки суматошно, но суматоха эта была какой‑то особенной, праздничной – такая царит обычно, когда наряжают рождественские елки.

Как и во всей Германии, праздничное оживление было в то утро и в одном из самых старинных соборов Гамбурга – костеле святого Михаила, Михаэлискирхе. Построенный в стиле классического барокко, «Большой Михель» по странной исторической случайности возвышался своей статридцатиметровой башней между двумя районами Гамбурга: фешенебельным Альтштадтом и развеселым Санкт‑Паули, где (как деликатно отмечалось в путеводителях и туристских проспектах) не существует никаких табу.

День этот выдался не по‑майски хмурым, откуда‑то нагнало туч, с Эльбы тянул несильный, но пронизывающий, как на набережной Невы, ветер; красный кирпич старых, построенных еще в середине восемнадцатого века домов, окружавших Михаэлискирхе и чудом уцелевших после бомбежек союзнической авиации в конце второй мировой войны, казался почти черным; медные, позеленевшие от вечной сырости крыши, веселившие взгляд в погожие дни, сейчас выглядели уныло‑тусклыми.

Ближе к полудню, когда праздничная суета в соборе святого Михаила была в самом разгаре, в один из многочисленных рукавов Эльбы вошла белоснежная, новейшей постройки крейсерская яхта. Она стала на якорь в районе Альтштадта, метрах в семидесяти от берега – швартовка непосредственно у набережных Гамбурга, да и то краткосрочная, разрешается лишь шлюпкам и легким прогулочным катерам.

Яхта была под английским флагом; на борту ее значилось название – «Анна» и порт приписки – Ливерпуль.