Шмидт . Многих моих русских коллег это тоже смешит. Им кажется несуразным, что главное управление полиции находится в центре самого злачного района города.

Рост . А где же ему быть – на Кайзерштрассе?

Шмидт . Им это показалось бы более естественным. Но мы отвлеклись. Продолжайте, пожалуйста, госпожа Рост.

Рост . Потом мы вернулись к кирхе святого Михаила. По просьбе Алекса я перевела надпись на стене: „''Гот руф дих'' – Господь призывает тебя“. Господин Назаров предложил сыну зайти в храм. Алекс спросил: „Ты уверен, что этот призыв обращен к тебе?“ Господин Назаров ответил: „Как знать“. И мы вошли…»

* * *

Они вошли под высокие своды костела, когда уже почти все березовые ветки были развешаны по стенам, в простенках, на спинках длинных дубовых лавок, а на остатках веток в проходе с визгом и криками барахтались веселые немецкие дети. По залу метался, проверяя расстановку камер, молодой взъерошенный телережиссер, звукооператоры пристраивали микрофоны. Эльза отметила, что при входе Алекс сбросил с головы капюшон ветровки, а Назаров‑старший стащил свою вязаную шапчонку и пригладил рукой такие же русые, как у сына, но заметно поредевшие волосы.

Эльза объяснила, что вон там – пульт органиста, на тех вон подмостках будет стоять хор, а белая, слегка изогнутая лестница, заканчивающаяся небольшой огороженной площадкой, вознесенной очень высоко, почти в центр зала, – это кафедра, с которой будет произносить свою проповедь епископ.

Среди резвящихся детей и занятых каждый своим делом взрослых Назаровы и Эльза были в кирхе единственными праздными людьми. Вероятно, именно поэтому режиссер неожиданно подбежал к ним и стал что‑то быстро говорить по‑немецки, обращаясь к Назарову‑старшему.

– Он просит вас подняться на кафедру епископа и что‑нибудь сказать, – перевела Эльза.

– Я? – изумился Назаров. – Что я могу сказать с епископской кафедры? Да еще по‑русски!

– Не имеет значения. Четыре‑пять фраз. Любых. Ему нужно проверить, как работают микрофоны, – объяснила Эльза.

Назаров‑старший повернулся к сыну:

– Вот пойди и скажи. Надеюсь, тебе уже есть что сказать городу и миру.

– Найн! Найн! – запротестовал режиссер. Эльза перевела:

– Ему не нужен молодой голос. Ему нужен голос человека ваших лет. Тут большое значение имеют обертоны.

Назаров‑старший чуть помедлил, усмехнулся и неторопливо двинулся к лестнице. И по мере того как он уверенно‑неспешно, без всякого видимого напряжения одолевал довольно крутые ступени, зал затихал, а когда он оказался на площадке кафедры, все и вовсе побросали свои дела и даже прикрикнули на шумящих детей: настолько значительной, источающей силу и уверенность была фигура этого человека.

– Говорите, пожалуйста! – по‑немецки крикнул ему снизу режиссер.

– Даже не знаю, что и сказать…

– Гут! Нох айнмаль! Hyp филе, битте!

– Просит еще раз, только побольше, – перевела Эльза.

Назаров положил руки на перильца кафедры, немного подумал и произнес несколько фраз.

– Зер гут! Данке шён! – поблагодарил его режиссер и занялся другими делами.

Только два человека в кирхе – Эльза и Алекс – поняли, что сказал Назаров‑старший.

А сказал он вот что:

– С этого места нельзя произносить пустых слов. Отсюда можно только провозглашать. И я говорю всем: пройдет не так уж много лет, и мой сын будет Президентом России!

Вот это он и сказал.

* * *

Из стенограммы допроса Эльзы Рост инспектором Ф.