Я скидываю туфли, встаю на траву, аккуратно снимаю брюки и складываю их, как учила мама. Стрелочка к стрелочке и напополам. Готово. Беру из свертка шорты и спешно натягиваю на свои рыхлые бедра. Они мне велики, и смотрятся, как парашюты, но шнурок в поясе делает свое дело — туго привязывает их к моей талии.

Джимми качает головой, когда я осторожно снимаю галстук. Расстегиваю пуговички сначала на манжетах рубашки, а затем на груди. Складываю сорочку так, чтобы сильно не помялась, и прячу в пакет следом за брюками.

— Обязательно делать это каждый раз? — Хмыкает друг.

Я натягиваю его растянутую старую футболку на свою идеально белую майку и пожимаю плечами:

— Даже не представляю, что будет, если я скажу маме, что пошел кататься на велике. Да еще и с… тобой.

— Тебе скоро четырнадцать, мужик! — Джимми снимает кепку и чешет макушку. Волосы у него свалявшиеся и криво остриженные, точно у беспризорника. — Не понимаю, почему тебе нельзя погонять?

— Ну, почему же? — Сглатываю я. Напяливаю кеды, прячу одежду под куст и достаю оттуда большой ржавый велик, добытый для меня на свалке новым другом. Ставлю его на дорогу и с трудом, но отваживаюсь посмотреть Джеймсу в лицо. — Можно погонять. Только если на заднем дворе.

— Твоей матушке место в психлечебнице! — Морщится он.

— Просто для нее очень важны ее правила.

— Это звучит, как бред.

— Никогда не задумывался. — Пожимаю плечами и седлаю своего железного коня.

Тот противно скрипит, переднее колесо кривится налево.

— Просто, если с детства живешь на помойке, — взгляд Джимми темнеет, — привыкаешь к помойке. Если в психушке, то сам становишься буйным. Но говорят, что и из этого дерьма можно выбраться, стоит только захотеть. Я вот хочу.

Гляжу, как он садится на свой велик и ловко стартует, давя на педали и высекая хрустящие песчинки из-под заднего колеса.

— Значит, и я хочу! — Кричу ему вслед.

Нажимаю на педали и пытаюсь выровнять ход кривой железяки. Ускоряюсь, пока мы с ним не равняемся.

— Начни со своего слюнявчика! — Ржет Джимми, еще быстрее крутя педали. — Если хочешь что-то поменять, скажи мамке, что больше не будешь одеваться в эти стремные шмотки.

— И скажу! — Вместе с ветром, врывающимся в мои волосы, у меня прибавляется уверенности.

— Ну-ну, — хмыкает друг, сворачивая вниз, к реке.

У меня не получается так быстро крутить педали, чертова железяка трещит, кренится влево и грозится развалиться на каждой кочке.

— Скажу! — Ору я, поймав азарт. Чем дальше удаляется его спина, тем сильнее мне хочется догнать этого худого, как живчик, пацана и доказать, что тоже способен стать таким крутым и бесстрашным, как он. — Потому что мне нас-рать! На-а-срать!

Слышу, как его раскатистый смех отдается эхом вдоль берега. Потею, но продолжаю крутить педали. Чем быстрее разгоняется адова машина, тем свободнее и счастливее я себя ощущаю. На меня больше не давят идиотский галстук, строгий взгляд матери и ее такие же идиотские правила. Мне хорошо и легко.

Ветер отчаянно хлещет по щекам, но я принимаю эти удары, как ласковое прикосновение к новой, неизведанной жизни. Открываю рот и ловлю языком прохладу. Так свободно мне не дышалось с самого рождения. Хочется кричать, смеяться и плакать. Ощущение такое, будто меня сейчас разнесет в клочья от сумасшедшего и пьянящего запаха раздолья.

Но радость обрывается жестким толчком в бок, от которого я сначала падаю в песок, больно ударяясь и царапаясь о велик, а затем кубарем качусь вниз со склона. Собираю по пути все кочки и камни, обдираю локти и колени до мяса.