Потом пришел мамин брат Клеопа, из взрослых он больше других любил поговорить. Он был отцом собравшихся в доме двоюродных братьев и сестер, за исключением Большого Силы, который как раз входил в комнату. Сила был даже старше Иакова. Вслед за ним появился и его брат Левий. Они оба тоже хотели знать, что происходит.

— Иосиф, там все собрались, — сказал Клеопа. — Йонатан бар Заккай и его братья говорят, что Иисус убил их мальчика. Они завидуют нам, потому что мы получили работу в доме Филона и еще одну работу перед этим, они завидуют, что мы получаем все больше и больше заказов, им кажется, что они бы выполнили их лучше нас…

— Так мальчик мертв? — спросил Иосиф. — Или он жив?

Саломея подскочила ко мне и шепнула:

— Оживи его поскорей, Иисус, ты ведь оживил птичек!

Маленький Симеон засмеялся. Не думаю, что он понимал, о чем идет речь. Маленький Иуда догадывался, по ничего не говорил.

— Хватит, — сказал Иаков, вечно командующий нами, младшими детьми. — Саломея, веди себя тихо.

Я прислушался: с улицы доносились сердитые крики и еще какие-то звуки. Это камни ударялись о стены нашего дома. Мама тихо заплакала.

— Да как они смеют! — крикнул дядя Клеопа и выбежал из дома. Иосиф последовал за ним.

Я вывернулся из маминых рук и, прежде чем она успела поймать меня, юркнул вслед за дядей и Иосифом, прямо в толпу соседей, которые ожесточенно жестикулировали, кричали, махали кулаками. Я помчался так быстро, что они даже не заметили меня. Я как рыба нырял в громкоголосые скопления людей и выныривал, пока не оказался возле дома Елеазара.

В доме все женщины стояли спиной к двери, поэтому никто не видел, как я прокрался внутрь.

В комнате, где он лежал, было темно. Его мать склонилась на плечо сестры и тихо всхлипывала. Горела всего одна лампа, очень слабая.

Бледный Елеазар с вытянутыми вдоль тела руками покоился на циновке. На нем была та же туника, в которой он играл на улице, и ноги были грязными. Он был мертв. Между приоткрытых губ белели зубы. Вошел врач-грек — на самом деле он был евреем — и склонился над Елеазаром. Осмотрев тело, он покачал головой. Потом увидел меня и приказал:

— Вон отсюда.

Мать Елеазара обернулась и вновь заголосила. Я склонился над умершим.

— Просыпайся, Елеазар, — шепнул я. — Просыпайся.

Я протянул руку и положил ладонь ему на лоб. Из меня полилась сила. Голова закружилась так сильно, что я закрыл глаза, но услышал, как он сделал вдох.

Его мать все кричала и кричала, так что заболели уши. Ее сестра кричала. Все женщины в доме кричали.

От накатившей слабости я осел на пол. Врач-грек пристально смотрел на меня сверху вниз. Я очень плохо себя чувствовал. В темную комнату набивались все новые люди.

Елеазар очнулся и, не успел еще никто ничего понять, бросился на меня с кулаками, изо всех сил молотя по голове, по бокам, пиная снова и снова.

— Сын Давида, сын Давида! — дразнил он. — Сын Давида, сын Давида! — и бил в лицо и под ребра, пока наконец его отец не подхватил драчуна на руки.

Мне было так больно, что я не мог дышать.

— Сын Давида! — верещал Елеазар.

Кто-то поднял меня и вынес из дома на улицу. От боли я все не мог как следует вдохнуть. Мне казалось, что кричит вся улица, еще громче, чем раньше: кто-то вопил, что сюда идет учитель, дядя Клеопа ругался по-гречески на Йонатана, отца Елеазара, Йонатан орал в ответ, а Елеазар все не умолкал:

— Сын Давида, сын Давида!

Оказалось, меня нес Иосиф. Он старался побыстрее вернуться домой, но толпа не пускала его.