— Отец Небесный, я не буду молиться о снеге, Отец Небесный, я не буду молиться о том, что не в Твоей воле. Отец Небесный, я не буду молиться, чтобы кто-то умер или жил, о нет, никогда, никогда не буду молиться, чтобы кто-то умер, и никогда, никогда, никогда я не попытаюсь призвать дождь или остановить дождь или призвать снег, никогда, пока не пойму, что это значит, все это…

И тут моя молитва превратилась в поток воспоминаний, и снежинки легли на мои ресницы, пока я смотрел вверх на деревья. Снег тихо падал мне на лицо, словно целовал меня.

Я спрятан в снегу, я спрятан и в безопасности, спрятан даже от себя самого.

Вдалеке кто-то звал меня.

Я очнулся от своей молитвы, очнулся от неподвижности, от мягкости снега, и побежал вниз по склону, и отзывался, и торопился к теплому огню и к семье, собравшейся вокруг него.

22

Мой первый год в Земле обетованной закончился тем же, чем и начался: празднованием еврейского Нового года.

Ирод Архелай и римские солдаты из Сирии установили порядок в Иудее — по крайней мере, видимость порядка, — так что мы сочли возможным пересечь земли Ирода Архелая, перейти долину Иордана и подняться в холмистые окрестности Иерусалима. То есть мы отправились праздновать Песах.

Я ощущал себя куда более взрослым человеком по сравнению с тем грустным и испуганным ребенком, что год назад шел по тому же пути, только в обратном направлении. Я узнал много новых слов, с помощью которых мог осмысливать увиденное. И мне нравилось путешествовать. Мне нравились улыбки и смех паломников. И я с радостью снова искупался в реке Иордан.

К мужчинам нашей семьи присоединились другие жители деревни, и их жены пошли с ними, и целая толпа молодых девушек в сопровождении отцов и матерей, и все мои новые друзья из деревни, многие из которых приходились мне родней, а многие — нет.

Дожди в этот год были хороши, все так говорили, и земля долго оставалась зеленой.

Старая Сарра тоже решила пойти в Иерусалим. Мы усадили ее на спину осла и радовались, что она с нами. Вокруг нее всегда толпились родственники. Моя мама была с нами, но тетя Есфирь и тетя Саломея остались дома, чтобы присматривать за малышами, и Маленькая Саломея осталась им помогать.

Беженка Брурия тоже присоединилась к нам, вместе со своей рабыней — гречанкой Ривой. Новорожденного сына Рива носила за спиной, что не мешало ей прислуживать всем и каждому.

Иосиф, беря с нами Брурию, надеялся на то, что, когда мы будем проходить ее родные места, она захочет вернуться домой и восстановить свои права на то, что осталось от ее дома и хозяйства. У Брурии сохранились письменные документы, подтверждающие эти права, кроме того, ее соседи и знакомые подтвердили бы, что Брурия жила там. Иосиф рассчитывал на это.

Но Брурия не собиралась так поступать. У нее вообще не осталось желаний. Она жила как будто во сне, всем помогала, но для себя ничего не хотела. И в ее отсутствие Иосиф попросил, чтобы мы никогда не судили ее, чтобы были к ней добры. Если она хотела остаться с нами навсегда, то пусть будет так. Ведь когда-то и мы были чужаками в египетской земле.

Никто и не возражал, чтобы Брурия осталась с нами, мама так и сказала. Рива же для женщин была большой подмогой, добавила тетя Саломея. Гречанка была скромна, как еврейские женщины, так же чистоплотна и трудолюбива и старалась соблюдать все наши обычаи.

Мы все полюбили Брурию и Риву. И когда Брурия прошла мимо места, где когда-то стоял ее дом, и ничего не сказала, нам стало жаль ее. Это была ее земля, и она должна была владеть ею.

А еще вместе с нами в путь отправились фарисеи. Они шли единой группой, с животными для женщин и стариков и со слугами. Также в Иерусалим захотели пойти и другие семьи из Назарета и из многих окрестных деревень тоже.

По дороге мы встретили наших родственников из Капернаума — рыбаков с их женами и сыновьями.