Я утыкался лицом в подушку и плакал.
Надо проснуться, думал я, но не мог. Только однажды я очнулся, было темно, рядом со мной на стуле сидел старый раввин и спал. Это тоже было похоже на сон, и я снова соскользнул в полузабытье, не в силах противиться слабости.
Но настал момент, когда я открыл глаза и понял, что здоров.
Тут же передо мной возникли ужасные картины убийства младенцев в Вифлееме, но я уже мог видеть их без слез. Я сел в постели и огляделся. Старый раввин действительно сидел в этой же комнате за столом. Заметив, что я не сплю, он тут же подошел ко мне. В комнате был еще один человек, и он тоже приблизился к моей постели.
Незнакомый мне мужчина, более молодой, чем раввин, приложил ладонь к моему лбу и посмотрел мне в глаза.
— Что ж, он пришел в себя, — заметил он. — Ну, безымянный мальчик, теперь ты снова с нами. Скажи что-нибудь.
— Благодарю вас, — проговорил я. Горло болело, однако я предположил, что это всего лишь от долгого молчания. — Спасибо, что позаботились обо мне. Я нечаянно заболел.
— Вставай, я дам тебе чистую одежду, — сказал более молодой мужчина. — Я помогу тебе.
Поднявшись, я увидел, что на мне новая туника, и доброта этих людей тронула мое сердце.
Когда я искупался в ванне и переоделся, старый раввин отпустил второго мужчину и попросил меня сесть.
Напротив него стоял табурет. Не думаю, что раньше мне доводилось сидеть на табурете. Я сделал, как мне сказали.
— Ты всего лишь маленький мальчик, — начал раввин, — и я забыл об этом. Маленький мальчик с большим сердцем.
— Я хотел получить ответы на свои вопросы, ребе. Мне это было очень нужно. Я бы не перестал спрашивать.
— Но почему? — удивился раввин. — Младенец, рожденный в Вифлееме, мертв уже восемь лет, ты же сам сказал! Только не надо снова плакать.
— Хорошо, я не буду.
— И его мать-дева, кто может поверить такому.
— Я верю в это, ребе, — возразил я. — И младенец не погиб. Его спасли.
Долгие секунды он не сводил с меня глаз.
И тогда с внезапной остротой я почувствовал, что теперь отделен от всех, кто окружает меня. Мне стало так грустно от этого, так горько.
Я догадывался, что старик не воспримет мои слова серьезно, догадывался, что он скажет: даже если младенец спасся из Вифлеема, это всего лишь история, и избиение младенцев было лишь еще одним ужасным деянием Ирода.
Но он не успел сказать это. Я услышал знакомые голоса. Они звучали совсем близко.
Пришли мама с Иосифом.
Мама окликнула меня по имени из другой комнаты. Я тут же встал и пошел ей навстречу, а она быстро сказала сопровождавшему их писцу, что да, это их сын, и заключила меня в объятия.
Иосиф целовал руки старого раввина.
Многое было сказано в те первые минуты после встречи, но я почти ничего не услышал, запомнил только, что меня искали три дня.
Раввин похвалил мои ответы на вопросы, что он задавал мальчикам в храме. Насколько я уловил, он ничего не рассказывал о нашей беседе про Вифлеем и о моей болезни.
Я подошел к нему и поцеловал его руки, благодаря его за все то время, что он потратил на меня, и он сказал в ответ:
— Хорошо, хорошо, а теперь ступай, отец и мать ждут тебя.
Иосиф хотел заплатить за три дня, которые я провел в доме раввина, но старик отказался.
Когда мы вышли в ослепительно яркий внешний двор, мама взяла меня за плечи.
— Почему ты так поступил? — спросила она. — Мы страшно волновались!
— Мама, теперь я должен узнать все как есть, — ответил я. — Я должен знать все то, что Иосиф запрещает мне спрашивать у него или у тебя. |