Изменить размер шрифта - +

Шли месяцы, мы закончили ремонтировать наш дом, и теперь все жили в чистых и красивых комнатах — и семьи моих дядей, Симона, Алфея и Клеопы, и я с Иосифом и мамой.

Рабыня-гречанка Рива, которая пришла к нам с Брурией, родила ребенка.

Об этом много шептались, судили и рядили, даже дети. Вот и Маленькая Саломея шепнула мне как-то:

— Очевидно, она не слишком хорошо пряталась от тех разбойников!

Но та ночь, когда родился младенец, когда я услышал его первый плач и то, как Рива напевает ему греческую колыбельную, и как Брурия поет ему, и как мои тети смеются и поют вместе, та ночь, когда не гасили лампы, была радостной ночью.

Проснулся Иосиф и взял младенца на руки.

— Это не арабское дитя, — сказал он тете Саломее, — это еврейский мальчик, и ты знаешь это.

— Кто говорит, что это арабское дитя? — воскликнула Рива. — Я же говорила…

— Хорошо, хорошо, — успокоил ее Иосиф, — назовем его Ишмаэль. Так все будут довольны?

Я сразу же полюбил этого малыша.

У него был славный маленький подбородок и большие черные глаза. Он не плакал без перерыва, как новый младенец тети Саломеи, который заливался ревом при малейшем звуке. И Маленькая Саломея с удовольствием носила дитя на руках, пока его мать работала. Вот так у нас появился Маленький Ишмаэль. Маленький Иоанн тети Саломеи и Алфея был одним из пятнадцати Иоаннов в деревне, где также насчитывалось семнадцать Симонов, тринадцать мальчиков по имени Иуда и больше Марий, чем пальцев на двух руках. И это если считать только родственников на нашей стороне холма.

Но я тороплю события. Малыши родились зимой.

Лето же показалось мне очень жарким без морского бриза, что постоянно дул на побережье, и поэтому каждый вечер, возвращаясь из Сепфориса, мы купались в ручье, и всем было очень весело. Мальчишки устраивали друг с другом водяные битвы, а за поворотом смеялись и визжали девочки. Выше по течению в камнях был вырублен резервуар, и женщины наполняли в нем кувшины, не забывая поговорить и посмеяться. И даже моя мама приходила иногда по вечерам, чтобы встретиться с другими женщинами.

Тем же летом деревня отпраздновала две свадьбы, и обе длились с утра до утра, и казалось, что все жители деревни пили и плясали на тех свадьбах. Мужчины танцевали с мужчинами, а женщины танцевали с женщинами, танцевали даже девушки, робея и сбиваясь в стайку поблизости от навеса, где сидели невесты. Невест же скрывали тончайшие накидки, а на руках у них поблескивали золотые браслеты.

В деревне очень многие играли на флейте, а несколько человек играли на лире, и женщины били в тамбурины над головой, а старики звенели кимвалами, чтобы задать ритм пляскам. И даже Старого Юстуса вынесли на улицу и усадили в подушки у стены. Он кивал и улыбался, глядя на свадебное празднество, хотя по подбородку у него текли слюни и Старой Сарре приходилось вытирать их.

Самыми неутомимыми танцорами были отцы невест, выплясывавшие на радостях как сумасшедшие — они раскачивались, размахивали руками, и подпрыгивали, и вертелись вокруг себя в развевающихся одеждах с яркой отделкой. А некоторые из гостей напились допьяна, и их поднимали и уносили по домам их братья или сыновья, но при этом никто не шептался неодобрительно, как обычно.

На свадьбах гостей угощали на славу: жареным ягненком и густой чечевичной похлебкой с мясом. И лились слезы, а мы, детвора, допоздна играли в полях, бегали, кричали и прыгали в темноте, потому что никому не было до этого дела. Я убегал в лес так далеко, как только смел, а потом шел вверх на холм и смотрел на звезды и танцевал, подражая мужчинам на свадьбе.

В тот год случилось столько всего, что мне и не вспомнить.

Хорошо помню одну свадьбу, когда выдавали замуж дочь богатого землевладельца Александру — красавицу, как все говорили, а невеста она была и вовсе на загляденье, в свадебной накидке с золотыми нитями.

Быстрый переход