И если Ельцин даровал некоторым своим сотрудникам статус дружков по выпивке и теннису, то Комаров, насколько было известно, только одному человеку позволял обращаться к нему по имени и отчеству. Этим человеком был начальник службы безопасности его партии полковник Анатолий Гришин.

Как и многие преуспевающие политики, Комаров мог, подобно хамелеону, менять личину, если было нужно. В глазах прессы, в тех редких случаях, когда он удостаивал журналистов личной встречи, он выглядел серьёзным государственным деятелем. Перед своими же сторонниками он так преображался, что Акопов не переставал удивляться и восхищаться им. Когда он стоял на трибуне, то бывший педантичный инженер исчезал куда‑то, будто его никогда и не было. На его месте появлялся блестящий оратор, фонтан страсти, чародей слова, человек, с безошибочной точностью выражавший надежды, страхи и желания всех людей, их гнев и их фанатизм. Для них он был человеком, олицетворявшим доброту с лёгким налётом простонародности.

Но под этими двумя личинами скрывалась третья, которая и пугала Акопова. Даже слуха о существовании этого третьего человека было достаточно, чтобы держать в страхе окружение – сотрудников, коллег и охранников, что ему и требовалось.

Только дважды за десять лет Никита Акопов видел, как дьявольский гнев, кипевший внутри этого человека, вырвался наружу. В других случаях он оказывался свидетелем внутренней борьбы с этим гневом и видел, как вождю удавалось сдерживать его. В тех двух случаях, когда хозяин терял контроль, Акопов видел, как человек, который властвовал над ним, очаровывал его и руководил им, за которым он шёл и которого боготворил, превращался в визжащего от ярости истеричного дьявола.

Он швырял телефонные аппараты, вазы и всё, что попадалось под руку, в дрожащего подчинённого, вызвавшего его недовольство; однажды он довёл таким образом одного старшего офицера «чёрной гвардии» до состояния полного идиотизма. Он изрыгал ругательства, грязнее которых Акопов никогда не слышал, ломал мебель, и был случай, когда его пришлось удерживать, чтобы, избивая жертву, он не совершил убийство.

Акопов знал признаки приближения приступа такого гнева у председателя СПС. Лицо Комарова покрывалось смертельной бледностью, его поведение становилось ещё более официальным и вежливым, а на скулах вспыхивали ярко‑красные пятна.

– И вы говорите, что потеряли её, Никита Иванович?

– Не потерял, господин президент. Очевидно, не туда положил.

– Этот документ более секретного характера, чем всё, с чем вы раньше имели дело. Вы прочитали его и должны понимать почему.

– Очень хорошо понимаю, господин президент.

– Существует всего три экземпляра. Два – в моём сейфе. Никому, кроме немногих, самых близких мне людей, не будет разрешено увидеть его. Его написал и даже напечатал я сам. Я, Игорь Комаров, действительно напечатал каждую страницу сам, не доверяя секретарю. Вот насколько он секретен.

– Очень мудрое решение, господин президент.

– И поскольку я считаю…считал вас одним из этих людей, я позволил вам прочитать его. А теперь вы говорите мне, что он потерялся.

– Где‑то лежит, не туда положил, уверяю вас, господин президент.

Комаров не сводил с него своего гипнотизирующего взгляда, способного обратить неверующих в свою веру и нагнать страху на отступников. На скулах побледневшего лица горели два красных пятна.

– Когда вы в последний раз видели документ?

– Вчера вечером, господин президент. Я задержался, чтобы прочитать его без посторонних. Ушёл в восемь часов.

Комаров кивнул. Записи в журнале ночной охраны подтвердят или опровергнут слова секретаря.

– Вы унесли его с собой. Вопреки моему приказу.

– Нет, господин президент, клянусь вам. Я запер его в сейфе. Я никогда бы не оставил секретный документ на столе, а тем более не взял бы с собой.