– Все в порядке, езжайте.

    – Документы отдайте, – напомнил я.

    – Ах да…

    Какие-то заторможенные, мелькнула мысль. Явно где-то снова рванули колабов, а то даже важного юсовца. На другом конце города, а эти здесь проверяют лишь потому, что приказано проверять всех. Какая-нибудь очередная показательная операция с пышным названием. Единственная организация, что еще оказывает реальное сопротивление «ограниченному контингенту» юсовцев в России, – это РНЕ, остальные либо размахивают кулаками, либо обвиняют друг друга в развале России, а то и вовсе пошли на некое сотрудничество с оккупантами, невнятно объясняя предательство тактикой борьбы.

    Больница выплыла из-за угла как белый теплоход. Ворота распахнуты, по обе стороны от асфальтовой дорожки аккуратно подстриженный газон, зеленый настолько, что как будто сегодня покрасили заново. Я воткнул машину между приземистой «Тойотой» и «Рено», охранник кивнул издали, мол, все понял, запомнил, чужого не подпущу, я побежал по широкой, такой же белой лестнице к дверям.

    В холле чистота, приветливый персонал, все улыбаются, словно в «Макдоналдсе», но по нервам неприятно ударил заметно уловимый запах лекарств. Мне выдали белый халат. Запах лекарств с каждым этажом становится все сильнее, я чувствовал, как мне начинает передаваться ощущение чужой боли, страданий, мучений. Я начал задыхаться, уже кололо в сердце, в печени, заныли колени.

    Наконец на плывущих мимо дверях высветился нужный мне номер. Я с сильно бьющимся сердцем тихо приоткрыл дверь. В лицо ударил настолько сильный запах лекарств, что я застыл на миг в дверях, не в силах втиснуться в это липкое, висящее в воздухе болото.

    В чистой комнате четыре кровати, на двух скомканные в беспорядке одеяла. Еще две заняты, на одной молодая женщина со смуглым лицом восточного типа, голова забинтована, но черные глаза полны жизни. На другой накрытая до пояса одеялом, обмотанная бинтами кукла. Бинтов так много, что показалась мне мумией из фильма ужасов. Оставались только две полоски: для глаз и для рта.

    У кровати спиной ко мне сидела женщина. Сгорбившаяся, печально опустившая плечи, как олицетворение скорби. Я не сразу ее узнал, и только когда зашел сбоку и увидел ее лицо, сказал тихо:

    – Здравствуйте, Анастасия Павловна.

    Анастасия Павловна, тетя Марьяны, часто заходит к Майдановым в гости, поговаривают, что у них раньше была любовь, подняла голову. Лицо безобразно распухло, словно это ее жестоко избили. Глаза превратились в щелки, мокрый нос стал втрое шире и блестит, как намазанный маслом.

    – Здравствуйте, Бравлин, – прошептала она, голос прерывался и вибрировал. – Здравствуйте, милый.

    Я присел с краешку на кровать. В узкую щелку между полосками бинта на меня взглянули голубые глаза, все такие же кукольно-невинные. На этот раз в них был сильнейший страх, боль и немой вопрос: за что?

    – Все будет хорошо, Марьяна, – сказал я торопливо. – Все уже позади!.. Тут хорошие врачи. Уже сказали, что ничего важного не повреждено…

    Голубые глаза наполнились слезами. Под бинтами опухлость, словно ее лицо стало размером с тыкву, а когда она заговорила, я ощутил, что ей очень трудно двигать челюстью:

    – Я буду… ужасной…

    – Ничего не останется, – заверил я и ощутил себя подлым лжецом. Знаток отыскался по пластической хирургии! – В твоем возрасте заживает, как на… хе-хе… маленькой красивой собачке!

    Глаза наполнялись чистой сверкающей влагой.