—   Ты... ты понимаешь, что ты сделал? — про­шептала она.

—   Что? — глубоко дыша, спросил он.

—   Неужто не понимаешь? Ты как будто убил что-то...

—  Прости, — сказал он. — Наверное, ты права. Но я не мог ничего поделать с собой. Слишком.. , истосковался по тебе за эти дни, вот и все...

—  Послушай, — сказала она. — Можно задать вопрос?

—   Говори!

—  Если не хочешь, можешь не отвечать...

—  Я отвечу.

—   Тебе приходилось когда-нибудь... — она сде­лала паузу, словно перед прыжком со смертельной высоты, — тебе приходилось когда-нибудь убивать?

Он не ответил сразу, а потом, чуть отстранив­шись от нее, будто выдохнул с натугой:

—  Интересный вопрос... Что ж, доводилось. Такая работа. Такая служба. Врать не стану, было.

Она молчала.

—  Слушай... Не молчи, — сказал он. — И... про­сти меня за то, что было сейчас. С нашим братом мужиком всякое бывает. Слишком я привязался... присох к тебе. А насчет того скажу так: в этом мире идет война, без шуток и соплей, на войне убивают, и, если кто был на войне, он должен был убивать. И поверь мне, я убил наверняка в сто тысяч раз меньше людей, чем твой добрый замечательный папа, товарищ Санин, потому что оружием, которое он создал и штамповал тысячами единиц, угрохано невесть сколько народу в Азии, Африке и тут, у нас... И еще будет побито и искалечено несчетно там, там и там. Война, Наталья. И придумал ее не я. Уж поверь, я бы придумал что-нибудь поинтерес­нее.

Скоро он заснул, и Наташа чувствовала это по его ослабевшим рукам, по легкой дрожи, иногда пробегавшей по могучему телу. А она не могла за­снуть — все думала и думала о том, что сказал он ей об отце и его знаменитых «изделиях», о людях внизу, о пудовом кейсе под вешалкой, о том, как вползло в ее жизнь и в ее стены что-то глубоко чужеродное, искони противное ее натуре, и о том, как страшно ей рядом с этим человеческим сущест­вом, с которым она оказалась бок о бок в одной постели.

Она забывалась на мгновения и вдруг просыпалась, то проваливаясь куда-то, то снова выныривая из пустоты от вновь и вновь пронзавшего чувства дикого унижения, пережитого в эти минуты близос­ти с человеком, от которого никогда не ждала тако­го скотства и дикарства, и допустить не могла, что подобное возможно, и, если бы раньше хоть на миг зародилась такая мысль, они конечно же никогда бы не были вместе. Да и полно! — были ли они <style name="a0">вместе,</style> по совести говоря? Снова неотвязные рас­травляющие мысли потащили ее по кругу и втянули <style name="10pt">в</style> свою безвылазную дурную бесконечность.

Что-то глубоко ущербное и унизительное было для нее в этих его долгих отлучках, в многодневных исчезновениях без ответа и привета и неожиданных появлениях под покровом ночи. Хоть бы раз, ради смеха или ради приличия, догадался взять и позво­нить, просто спросить разрешения приехать. Но нет, ничего подобного ему, похоже, и в голову не приходило.

Он приезжал, когда считал нужным, мог нагря­нуть в любой момент, уверенный, что будет безро­потно принят, будто и допустить не мог, что она может быть не расположенной к встрече и отказать <style name="10pt">в</style> свидании. Он, кажется, вообще не принимал в расчет ни ее планов, ни желаний. И это само по себе невольно вызывало протест и глубоко оскорбляло ее. А он появлялся — и дальше все шло по накатан­ной колее обряда и стереотипа. Встреча, объятия, совместная трапеза, хмель от алкоголя, немного разговоров, по сути дела, лишь проформа для запол­нения пауз, затем близость, всепобеждающее тор­жество плоти и — снова разлука.