— Браво! — сказал Бубенцов.

Он стоял в разорванной на груди рубахе. Потное лицо багрово пылало. Тонкий ручеёк крови струился из рассечённой брови. Пшеничные волосы живописно растрепались, падали на лоб. Поджарый, вихрастый.

— Где деньги, гад? — деловито спросил дознаватель Муха, не повышая голоса.

— Бомжу отдал.

— Привет, Виталий! — сказала Настя.

— Бомжу? Три миллиона? — иронически спросил Муха и перевёл дуло автомата на Жеребцову.

— Он людей ел! — крикнула Настя. — На шесть кило разжирел!

У Бубенцова от такой неслыханной подлости перехватило дыхание.

— Ногу другу резали-резали, пока не осталось ничего. Друга зарезал, — закладывала Жеребцова.

— Это образ! — крикнул Бубенцов. — Символ!

— Что за символ? — Муха направил автомат на Ерофея.

— Анастасия! — Ерошка стукнул себя в грудь сухим, крепким кулаком. — У меня сердце горит! Какая подлость!

И, обернувшись к дознавателю, заговорил скоро, беспрестанно размахивая руками:

— Никакого друга не было! Я придумал историю. Для знакомства. Чтоб поразить девушек. А символ в том, что человека не убывает! Сколько ни отрежь от него.

— Как так? — не понял Муха. — Режь человека, а от него не убывает?

— А вот так, — сказал Бубенцов, понимая заранее, что слова его пропадут всуе. — Очень просто. Я как-то задумался. Когда стригли в парикмахерской. Отрежь, предположим, от человека ногу, от него не убудет. Вы же вот ногти себе стрижёте.

— Ну? То ноготь, а то нога!

— Всё равно. От вас же не убывает. Суть останется. И руки отрежь, и ещё кое-что по мелочи. Уши, нос...

— Так-так-так... — Было видно, что Муха понял и заинтересовался.

— В том-то и дело. От уменьшения тела величина человека не меняется. Закон такой. Цельность сохраняется в полном объёме. Самость человека. Ну как вам ещё растолковать?

Присутствующие молчали, прислушивались.

— Согласен. Самость остаётся. — Муха оглянулся на лежащих и чиркнул себя указательным пальцем по шее. — А если вот так, предположим?

Все головы повернулись к Ерошке, ожидая ответа.

— Да, — подтвердил Ерошка. — Там мозг и сердце. Ум и чувства. Без этого никак.

— Верно мыслишь, — одобрил Муха. — Я так полагаю, ты под самостью подразумеваешь дар индивидуального бытия? Иными словами, если даже воссоздать твою точную копию, то она будет лишена самости? Так?

— Да, именно так! — ободрился Ерошка. — Самость существует в одном-единственном экземпляре. Во всей бесконечной вселенной другой такой нет. Это как шедевр. Она единственна и неповторима. В этом её бесценность.

Нежно дрынькнул телефон в кармане у плюгавого, распластанного на полу.

— Ответь, Роман! — приказал Муха. — И чтобы комар носу... Тих-ха! А с тобой после договорим.

Рома завозился, перевернулся на бок, извлёк телефон. Мёртвая тишина воцарилась в комнате. И в этой тишине отчётливо проговорил металлический голос:

— Бомж. Обитает под платформой на Электрозаводской. Промышляет у Таганки. Зовут Жора. Одноглазый. Деньги у него!

Как только голос смолк, в следующую же секунду всё перемешалось в комнате. Как будто объявили внезапно воздушную тревогу или гаркнули: «Рота, подъём!» Люди повскакивали, поднялась необыкновенная суета. Напрасно Муха бегал от одного к другому, напрасно тыкал дулом в бока, кричал:

— Всем лежать! Руки на затылок!

— Лежать, ёпт! — кричали и люди с автоматами.