Бубенцов, как и полагалось по инструкции, начал день с обхода коридоров и помещений. С потаённых уголков, закоулков, где шла себе потихоньку, теплилась уютная закулисная жизнь. Невидимая миру жизнь театра. За первым же поворотом поджидала нехорошая примета. Уборщица Ольга, выплеснув во внутренний дворик помои, шла навстречу с пустым ведром. В театре все звали её меж собой «И Ольга, и Ольга...». Эта рыхлая, некрасивая женщина, изгнанная дочкой и её любовником-молдаванином из квартиры, проживала временно в пустующей артистической уборной. «И ходят, и ходят, — говорила обыкновенно всем встречным Ольга, не поднимая глаз, глядя на их ноги. — И сорят, и сорят. И гадят, и гадят...» Вытиралась рукою, оставляя мокрые полосы грязи на щеке.

Теперь же ничего не сказала, а, издалека завидев Ерофея, открыла рот, схватилась ладонью за лицо и уронила на пол швабру.

Что-то странное разлито было в воздухе театра. Непонятно, почему так глядела на него баба Зина, необычны были реакции уборщицы. Всё это следовало немедленно прояснить. Он двинулся было к Ольге, но в дальнем конце коридора мелькнула вдруг упитанная фигура Поросюка.

— Тарас! — крикнул Бубенцов, кидаясь к другу. — Постой!..

Ерошка совершенно отчётливо видел, что Поросюк его заметил, обернулся на зов. Но бросился почему-то прочь, резво скользнул в боковой проход, пропал на чёрной лестнице. Ерошка, подвывая от тревоги, бежал за ним, но Поросюка уже и след простыл. Луч фонарика освещал пустоту. «Да что ж это такое творится? — всполошился Ерошка. — Что ж они все отворачиваются, бегут от меня?»

Вышел на маленький служебный балкон, откуда во время спектакля наблюдал за зрительным залом. Нынче вечером по графику шла пьеса о семи страстях человеческих. Рабочие сцены монтировали ад, развешивали на чугунной решётке крючья, вилы, железные клещи. Двое выносили кованый медный сундук, устанавливали в углу. Бубенцов глядел на сундук, видел медную проволоку в петлях, которую вчера сам же закручивал, а потом разматывал. Но не мог теперь поверить в реальность произошедшего.

Нервы его были натянуты, зубы сжаты. И тут... Кто-то тихонько тронул его за локоть. От этого осторожного касания в столь напряжённый миг точно током пронзило Бубенцова. Ерошка обернулся. Перед ним стоял Бермудес.

— А-а! — выдохнул Бубенцов. — Ты? Ну? Наконец-то хоть кто-то! Ну? Что ты думаешь обо всём этом?

— О чём «этом», Ерофей? — с какой-то особенной заботой вглядываясь в лицо Бубенцова, осторожно спросил Бермудес.

Бубенцову очень не понравилось то, что Бермудес лукавит. Делает вид, что не понимает вопроса. И официальное обращение «Ерофей» вместо обычного «Бубен» тоже не понравилось.

— Ты дурака-то не валяй, — оборвал Ерошка. — Я вчера на тебя поначалу грешил. Думал, ты устроил розыгрыш с сумкой. Пока нас не повязали.

— Заметь, милочка, нас с Поросюком в тот момент не было, — сказал Бермудес.

— В какой момент?

— В момент передачи. Нас, как ты помнишь, он попросил удалиться. Мы из деликатности отошли. Но и тебе не нужно волноваться. Относись к этому философски. Как будто всё это просто шоу.

— Слишком реальное шоу. Вчера на меня бандиты наехали. Откуда адрес узнали? Били без всяких шуток. А следом полиция нагрянула. Сумку искали.

— На то и реалити-шоу. Реалити! Максимально близко к реальности, — пояснил Бермудес. — Всё снято скрытыми камерами. Мы с Поросюком, честно тебе сказать, прямо из полиции пошли в армянский шалман на Яузе. И всё подробно разобрали по косточкам. Вариантов нет.

— Ты думаешь? Реалити-шоу?

Бубенцову очень, очень понравились объяснения Бермудеса.