— Будет исполнено, ваше величество, — пообещал Заид. Было заметно, что он хочет что-то добавить, и Крисп разрешающе махнул рукой. — Молю простить меня, ваше величество, но вы проявите мудрость, если пошлете всадников обыскать окрестности лагеря.

— Я воспользуюсь твоим советом, — ответил Крисп, похолодев от отчаяния.

Заид предупреждал его, чтобы он не ждал быстрого успеха, да и вообще не очень-то на него надеялся.

Вскоре от колонны отделились группы всадников. Одни поскакали, опережая армию, другие — в сторону Наколеи и перпендикулярно дороге. Добрых вестей Крисп, ехавший вместе с главными силами, от разведчиков так и не дождался, хотя уже близился закат. Заид остался позади; сильный отряд охранял его от фанасиотов и просто грабителей. Крисп ждал гонца, с каждой минутой теряя терпение. Наконец, когда усталость едва не свалила его на койку, в лагерь въехал гонец. Прочитав в глазах императора вопрос, он лишь покачал головой.

— Неудача? — все же спросил он, желая знать наверняка.

— Неудача, — подтвердил гонец. — Мне очень жаль, ваше величество. Магия волшебника вновь оказалась бессильной, причем, как он мне сказал, неоднократно.

Лицо Криспа исказилось. Он поблагодарил гонца и послал его отдыхать. Ему никак не верилось, что Заид потерпел поражение.

Ему давно хотелось улечься на койку, но когда он это сделал, то долго не мог уснуть.

«Болван», — медленно проплыло в голове Фостия. Перед глазами было темно, и на какое-то мгновение ему почудилось, что он все еще возле отхожей канавы.

Потом до него дошло, что на глазах у него повязка. Он захотел ее сорвать, но лишь обнаружил, что руки у него умело связаны за спиной, а ноги — в коленях и лодыжках.

Фостий застонал. Звук получился глухой — ко всему прочему, рот у него тоже был завязан. Тем не менее, он застонал вновь, потому что собственная голова показалась ему наковальней, на которой кузнец ростом со столичный Собор ковал нечто железное и фигуристое. Он лежал на чем-то твердом — на досках, обнаружил Фостий, когда в щеку между повязкой и кляпом вонзилась заноза.

Мучительную боль внутри черепа усугубляли толчки и скрип. «Я в фургоне или в коляске», — догадался он, изумившись тому, что его бедные измученные мозги еще работают, и снова застонал.

— Очухивается понемногу, — услышал Фостий впереди и выше себя мужской голос. Незнакомец громко и зловеще расхохотался.

— Надолго же он вырубился, ей-ей.

— Может, позволим ему видеть, куда он едет? — спросил другой голос, теперь уже женский. Фостий его сразу узнал: Оливрия. В бессильной ярости он стиснул зубы; стонать ему сразу расхотелось.

Мужчина — возница? — ответил:

— Не-а. Нам велели первую часть пути проехать так, чтоб он не знал, как его везут. Так приказал твой папа Ливаний, так мы и делаем. Так что не вздумай его развязывать, слышь?

— Слышу, Сиагрий, слышу, — отозвалась Оливрия. — Жаль. Нам всем стало бы лучше, если бы он смог хоть немного почиститься.

— Когда я разбрасывал на полях навоз, вонища была и похлеще, — ответил Сиагрий. — Ничего, он от вони не помрет, да и ты тоже.

Фостий, придя в себя, тоже ощутил неприятный запах, но только теперь понял, что он исходит от него. Выходит, он обгадился уже после того, как предложенная Оливрией настойка — та, что должна была утихомирить его разбушевавшийся желудок — лишила его чувств. «Я за это отомщу, клянусь благим богом, — подумал он. — Я…» Фостий сдался, потому что никак не мог придумать достойный способ мести.