По правде говоря, я вез своего первенца туда, где разожгли свой огонь Зодчие. Если Фекслер заблуждается, как намекнул Михаэль, если он не в состоянии изменить природу бытия, Вьена сгорит, и новые Солнца воссияют в последний день человечества.

Мы приближались ко Вьене, и погода навалилась на нас — холод поздней осени, туман с реки, закрывший солнце, бесконечный дождь, холодный и унылый, обращающий землю в жидкую грязь. С каждой милей, ускользающей из-под копыт коней, местность становилась все более мрачной, мы обнаруживали целые покинутые деревни, пробуждающие воспоминания о Готтеринге и наполняющие каждое дерево угрозой. Гвардейцы находили разоренные свежие могилы, вытоптанные поля, яблоки, гниющие на ветвях.

Всадники проезжали мимо нас на измученных лохматых конях и сами выглядели не лучше. Все они сообщали о войсках Мертвого Короля, идущих через Анкрат, миновавших Геллет и вот теперь угрожающих Аттару — темная волна катилась по Империи там, где мы были всего несколько дней назад.

Можно, конечно, сказать, что горе и разрушение всегда следовали за мной по пятам, но прежде проклятие не было столь явным. Я ехал во Вьену, и ад следовал за мной.

Той ночью мы остановились в городке Алленауэр и ели за столом в большом питейном зале, который мог вместить три сотни гвардейцев. По крайней мере, сюда, почти в самое сердце Империи, ни зима, ни Мертвый Король еще не вонзили зубы. Местные принесли огромные куски жареного мяса на деревянных блюдах — ягнятину в чесночной корочке, с травами и лесными орехами, говядину с кровью без приправ. Было и светлое пиво с высокой пенной шапкой, в бочках на деревянных подставках и в стеклянных бокалах для стола высоких особ. Кажется, они правда хотели угодить нам, праздничная атмосфера и все такое. Я, однако, подумал: если бы этого не было, Гвардия просто добрала бы провианта в соседнем городишке.

У пива был чистый яркий вкус, и я выпил слишком много, возможно, чтобы стереть из памяти воспоминания о карете Челлы, вновь и вновь возникающие в мозгу, — я одновременно чувствовал удовлетворение и желал большего. Позже вечером я склонился над Мианой и взял нашего сына из колыбели.

— Не разбуди его, Йорг!

— Тшш, я возьму его прогуляться. Ему понравится.

Уильям, к его чести, тихонько спал, когда я прижал его к груди, и ни на что не реагировал. Я вздрогнул, вспомнив Деграна, лежащего у меня на руках, — безжизненного, как тряпичная кукла. Я попытался прогнать воспоминание — не хватало еще, чтобы оно приходило всякий раз, когда я держу своего мальчика. Смерть ушла из моего прикосновения, когда я прорвал осаду Логова.

— По крайней мере закутай его потеплее, возьми…

— Тише, женщина. — Для такого миниатюрного создания она была на удивление занудна. — Скажи спасибо, что я не оставил его на склоне холма, как спартанцы.

Я пронес его мимо гвардейцев, поглощенных мясом и пивом, громко распевающих кто во что горазд. У входной двери, открытой, чтобы не дать тем, кто внутри, задохнуться от жары и вони сотен немытых тел, я заметил Горгота, его-то ни с кем нельзя было спутать, — он стоял сразу у входа, там, куда еще доходил свет факелов. Я вышел, прижимая Уильяма к груди.

— Горгот.

Это имя приятно произносить.

— Король Йорг.

Он посмотрел на меня своими кошачьими глазами, медленно повернув огромную голову на толстой, как ствол дерева, шее. Было в нем что-то величественное, напоминающее льва.

— Из всех, кого я знаю… — Я встал рядом и проследил за его взглядом, уходящим в ночь. — Из всех, с тех пор как умер нубанец, мне была нужна только твоя дружба, твоя поддержка. А ты ее не дал. Я не хотел ее, потому что ты ее не дал, но сейчас хочу.

Возможно, во мне говорил хмель, но говорил правду.