И все же комит Юлиан оказался прав. Констанций действительно раскаивался в своих злодеяниях, и нам пока ничто не угрожало. Через некоторое время хранитель священной опочивальни Евсевий распорядился отправить нас в Макеллу в Каппадокии "для продолжения образования".

- А на кой нам это образование? - спросил Галл, когда нам объявили этот приказ, но Мардоний велел ему замолчать.

- Август милостив. Не забывай: он теперь не только твой государь, но и твой отец.

В тот же день мы выехали в Макеллу. Мардонию запретили с нами ехать, и это меня очень огорчило. До сих пор не могу понять, зачем понадобилась эта мелочная жестокость: скорее всего, Евсевий, будучи сам евнухом, знал, как все они умны и изворотливы, а потому не захотел оставлять детям такого сильного защитника

Когда меня с Галлом сажали в повозку, я горестно всхлипывал. Мардоний тоже был убит горем, но сдерживался. "Мы еще увидимся, - сказал он на прощание, - и мне бы очень хотелось, чтобы к этому времени Галл выучил наизусть столько же стихов Гесиода, сколько Юлиан". И вот неподвижная фигура Мардония, а потом и дворец скрылись из виду, а мы покатили вперед в сопровождении целой конной когорты, как важные государственные лица или опасные узники, - а мы были и теми, и другими. Я все всхлипывал, а Галл вполголоса ругался. На улицы Константинополя высыпали толпы народа, желая хоть одним глазком взглянуть на нас, - никто не думал, что мы останемся в живых. Чтобы поближе нас рассмотреть, один смелый горожанин протиснулся к самой повозке и тут же в изумлении отпрянул, получив от Галла плевок в лицо. Затем Галл накрылся с головой плащом и не снимал его, пока мы не выехали из городских ворот.

Все путешественники, кому приходилось бывать в Макелле, в один голос называют ее одним из красивейших уголков мира, я же до сих пор ее ненавижу. Макелла - это не город, а летняя резиденция в четырехстах милях от столицы, которую выстроил себе Константин в дремучих лесах у подножия горы Аргея, на месте охотничьих угодий древних каппадокийских царей. Сделавшись императором, Констанций унаследовал ее вместе с несколькими поместьями по соседству; именно с коронных земель в Каппадокии наша семья получает почти весь свой личный доход.

Когда я сегодня вечером рассказывал Приску о своем детстве, он заявил, что мне можно только позавидовать. "Ведь ты жил во дворце с садами, банями, фонтанами, собственной часовней, - говорил он, как всегда, подтрунивая надо мной, - в лучших охотничьих угодьях мира, и никаких забот, кроме чтения. Чудо, а не жизнь!" Мне, однако, она вовсе не казалась чудом: мы с Галлом жили немногим лучше заложников в персидской тюрьме. Нам не разрешали ни с кем общаться, кроме учителей, которые, сменяя один другого, приезжали из ближайшего города - Кесарии - и надолго не задерживались из-за Галла, который не мог устоять перед искушением их помучить. Гораздо лучше он ладил с нашей охраной, особенно молодыми офицерами; пустив в ход все свое недюжинное обаяние, он вскоре добился того, что они начали его обучать владению мечом и копьем, щитом и топором. От природы прекрасно развитый физически, Галл был прирожденным воином. Мне тоже хотелось учиться вместе с ним фехтованию, но он предпочитал не допускать меня в свою компанию. "Иди читай свои книжки, - грубо бросал он мне. - Воином буду я, а не ты". И я шел читать свои книжки.

Официально нашим опекуном считался епископ Каппадокийский Георгий, который жил в Кесарии; к нам он наезжал не реже раза в месяц. Он был маленькою роста, худой, как палка, и вечно небритый. Именно по его настоянию нас учили, в первую очередь, галилейскому богословию.