— А почему мы боимся этих «карликов»? — говорила императрица с презрением. — Они могут разве что досаждать нашим берегам, ибо наш народ никогда не позволит им двинуться внутрь страны. Безрассудно тратить дорогое золото на иностранные корабли, которые будут не лучше тех игрушек, которыми мой племянник любил играть в детстве и в которые играет до сих пор, насколько я слышала.

Когда она прочитала записку императора и разорвала ее на кусочки, она сказала:

— Полагаю, что мой племянник хочет иметь корабли в качестве игрушек, но на этот раз чтобы плавать по морям. Он хочет пустить на ветер императорские деньги.

Она была так настойчива, что наконец император уступил, пойдя в этом против совета своих наставников, так она получила мраморную лодку. На этой лодке она теперь замыслила провести церемонии своего шестидесятилетия. В десятый лунный месяц того года все было подготовлено: тридцать дней празднования, отдых для всей страны и многочисленные награды и почести для ее верных подданных. Чтобы оплатить такие обширные празднества, чиновникам предложили отдать императрице одну четвертую часть своего годового заработка, она также объявила, что готова принять подарки ко дню рождения деньгами, чтобы все могли насладиться пирами и представлениями.

А в сердце своем императрица задумала и личное удовольствие для себя. За все годы, что Жун Лу был изгнан со двора, поскольку принял любовь одинокой наложницы, она не видела его лица. Та наложница уже умерла, и императрица обнаружила, что и гнев ее умер и был похоронен вместе с той женщиной и больше не было причины наказывать себя, наказывая и того, кого она по-прежнему любила. Она уже пережила возраст любви, и они с Жун Лу могли снова быть друзьями, родичами. Она позволила чувству овладеть ее умом. Слабое эхо тепла шевельнулось в пепле ее сердца, и было сладко думать, что она увидит его лицо, что они смогут сесть, забыв о глупых поступках друг друга, и поговорить о том, чем они были теперь, ведь ей вскоре предстояло отметить свое шестидесятилетие, а он уже перешагнул этот порог. Она послала ему письмо, а не указ.

«Я не говорю, что это не указ, — писала она, изящным почерком нанося на страницу твердые, но изысканные мазки. — Пусть это будет приветствие и приглашение, надежда, что мы снова можем встретиться со спокойным сердцем и мудрым умом. Приходи же перед церемониями моего шестидесятилетия. Давай проведем час вместе, прежде чем мы смешаемся со всем двором».

Она назначила день накануне дня рождения, час — пополудни; место — ее библиотека. И поскольку она знала, что Жун Лу презирал евнухов, она отослала даже Ли Ляньиня с поручением в город, велев ему осмотреть нефриты, которые поступили из Туркестана. После обеда погода была отличной, теплый день без ветра. Солнце лилось вниз в дворцовые дворы и светило на тысячи хризантем в их позднем цветении. Был уже десятый месяц года, но придворные садовники придерживали бутоны, чтобы в императорский день рождения цветы распустились в наилучшем виде. В своей библиотеке императрица сидела непринужденно в одеждах из желтого атласа, расшитых голубыми фениксами, и ее руки были спокойно сложены у нее на коленях.

В три часа она услышала звук шагов. Ее фрейлины широко раскрыли двери, и, глядя в коридор и еще дальше, она увидела высокую фигуру Жун Лу. К ужасу, ее старое сердце снова ожило.

— О, успокойся, сердце, — прошептала она, наблюдая, как он приближается. «Все еще самый красивый из всех мужчин», — кричало ее сердце! Но он был серьезен, она видела это, и он надел мрачные одежды: длинный синий халат из темного атласа и черную атласную шапочку. На груди у него было украшение из нефрита, а скипетр принца в его руках возводил невидимую стену между ними. Она сидела недвижимо, пока он не встал перед нею. Их глаза встретились, и он сделал попытку встать на колени, чтобы как раньше выразить свое почтение.