В одну из ночей, велев служанкам задвинуть занавески, чтобы никто не видел, как она плачет, она лежала без сна, обливаясь слезами, пока не услышала, как сторож ударил в свой полуночный барабан. Обессилев от тяжкого груза скорби, она впала в забытье и как будто почувствовала, что душа ее отделяется от тела. Ей привиделось, что появился Жун Лу, снова молодой, но преисполненный мудростью старца. Она грезила, что он заключил ее в свои объятия и не отпускал так долго, что ее печаль развеялась, она почувствовала себя легко и свободно и освободилась от бремени скорби. И тогда она услышала его голос:

— Я с тобой навеки, моя нежнейшая и мудрейшая. Я с тобой! Мой ум, мое существо продолжают жить в тебе.

Память, память! Есть, пожалуй, и нечто большее, чем память. Тепло уверенности хлынуло в ее душу и в ее тело. Когда она проснулась, усталость ушла из ее членов и плоти. Та, которую любили, никогда не будет одинокой. Таков был смысл этого сна.

В жизни императрицы произошла странная перемена, и никто не мог понять причину, лишь она знала ее и держала в секрете. Подчиняясь древней мудрости, она превращала поражения в победы. Она больше не сражалась, а уступала, проявляя милость и живой интерес. Так, ко всеобщему изумлению, она стала поощрять молодых китайцев отправляться за границу, чтобы учиться наукам и ремеслам Запада.

— Те, кому от пятнадцати до двадцати пяти лет, — постановила она, — те, у кого хороший ум и доброе здоровье, могут пересечь Четыре моря, если они того желают. Мы оплатим их учебу.

Вызвав к себе Юань Шикая и мятежного китайского ученого Чэнь Тяня, императрица несколько дней держала с ними совет и в итоге постановила, что старые императорские экзамены и система обучения принадлежат прошлому и требуют изменений. Она издала указ, согласно которому молодые люди могли получать образование не только дома, но ездить также в Японию, в Европу и Америку, поскольку под Небом и вокруг Четырех морей все народы — это одна семья.

Это она сделала через год после смерти Жун Лу, летом.

Прежде чем прошел еще один год, она издала указ, запрещающий употребление опиума, но речь шла не о внезапном запрете, — она позаботилась о тех престарелых мужчинах и женщинах, которые привыкли выкуривать на ночь одну-две трубки, чтобы погрузиться в сон. Поэтому закон предусматривал, что в течение десяти лет, год за годом ввоз и изготовление опиума будут прекращены.

В тот же самый год, много размышляя, она увидела, что иностранцы, которых она не хотела называть врагами, однако не могла назвать друзьями, так как они оставались ей чужеродными, никогда не согласятся поступиться теми особыми правами и привилегиями, которые предоставляли всем белым людям, как хорошим, так и плохим, равноправную защиту. Они пойдут на уступки только в том случае, если она постановит, что пытки не должны применяться при любом совершенном преступлении, и она издала указ, который ставил судьей над преступлением закон, а не силу. Расчленение и разрезание должно запретить, равно как и выжигание клейма, и порки, и наказание невинных родственников. Давно еще Жун Лу призывал ее к этому, но тогда она не послушала его. Теперь она пришла к этому сама.

Но кто, спрашивала она себя, займет ее место, когда она умрет? Она не может доверить страну слабому молодому императору, который был ее вечным пленником. Нужно вырастить сильные молодые руки, но где взять'необыкновенного ребенка? Кто, в самом деле, сможет быть достаточно сильным для грядущих времен? Она чувствовала волшебную силу будущего. Человечество, говорила она принцам, может быть, сравняется еще ростом с богами. Ей стал любопытен Запад, который притягивал ее новой, неведомой силой, и она часто повторяла, что будь она моложе, то сама совершила бы путешествие на Запад, посмотрела бы мир.

— Увы, — говорила она горестным голосом, — я очень стара.