«Так», — подумала она. — «Я не понимаю тебя и то, что ты пытаешься сказать. Но стараюсь изо всех сил. Я все время следовала твоим указаниям. Все, что у меня было — это вера. Я старалась доверяться тем, кого встречала на пути. Но теперь… ты умираешь?»

Ответом были шум, шелест и смутные очертания.

«Ты знало, что все так будет? В смысле, это ведь наверняка давно началось! Прости, но у меня такое чувство, будто меня предали. Как будто я шла по ложному следу. Это все было частью плана? Или я просто не успела? Скажи мне!»

И вновь: шорохи, дуновения. Следом — штиль, словно затишье между порывами шквального ветра в грозу. А потом Прю увидела.

Образы были смутными, разрозненными. Но постепенно, словно между помехами на экране старого черно-белого телевизора, они проступили четче. Она увидела себя. Но не себя настоящую — с короткими черными волосами, в куртке и кедах. Нет, она увидела себя старухой с седыми волосами и изрезанным морщинами лбом, согнувшейся над какой-то работой. Поднапрягшись, Прю разглядела, что в руках у нее спицы. Помехи перед ее внутренним взором постепенно рассеялись, и ей удалось ясно увидеть, что она вяжет узорный шарф, который словно бы убегает вдаль с постукивающих спиц длинной зеленой тропою.

Вдруг изображение сменилось, и ее закружило. Теперь она шла по этой вязаной тропе, пробираясь через густой лес. У нее было четкое ощущение, что тропа тянется бесконечно. Однако зеленый шарф вдруг повернул налево и повел по окружности. Вскоре она поняла, что он заворачивается спиралью. Через какое-то время, описав несколько кругов, каждый из которых был меньше предыдущего, Прю увидела, что тропа привела ее в центр лабиринта; там, в конечной точке, в лесной почве пряталась ямка, в которой, словно яйцо в гнезде, укрылся одинокий мерцающий росток. На ее глазах росток развернулся и превратился в крохотное деревце. Словно в ускоренной съемке, из него потянулись три веточки: на конце каждой из них распустилось по одному зеленому листочку.

И тут ее выдернули из видения.

— Прю! — раздался голос Стерлинга. — Ты меня слышишь?

Она часто заморгала и повернулась к лису:

— Я что-то видела. Древо. Оно показало мне…

— Нет времени! — крикнул тот с отчаянием на лице. — Плющ! Он здесь!

— Может, еще пару раз молотком садануть? — предложил Шеймас.

Медведь не ответил, только стоял, потирая челюсть крюком протеза.

Разбойник склонил голову набок и прищурил левый глаз, будто ожидая так увидеть что-то новое.

— Пожалуй, можно было пожарить чутка подольше. Или просто подбросить дровишек в огонь.

Медведь по-прежнему молчал.

— Может, горстку самоцветов? Вдруг что-нибудь блестящее сработает. Принарядим ее немного. Ну, искорку добавим, понимаешь.

На этот раз медведь ответил.

— Не нужны ей искорки. Не нужно ее принаряжать. Это шестеренка.

— Не больно-то похоже, — проворчал разбойник.

— Не могу не согласиться, — процедил медведь, ощетинившись. Он нагнулся, подобрал железку с наковальни, зацепив крюком, и поднес к глазам разбойника. — Похоже на… я не знаю… на раздавленное металлическое насекомое.

Эсбен был абсолютно прав. Стоящий рядом разбойник только кивнул, признавая, до чего точно подмечено. Однако их целью было не раздавленное насекомое. Они должны были создать, используя инструменты и материалы, которые удалось раздобыть в стремительно разваливающемся городе, одно из самых невероятных и умопомрачительных приспособлений, когда-либо придуманных человеком — или медведем, если уж на то пошло: зубчатое колесо Мёбиуса, подвижный механизм, состоящий из трех шестеренок, который был ключевой деталью системы жизнеобеспечения механического принца.