А если честно, он все-таки хочет снова увидеть своих полубезумных родственников, и не важно, что они надумают по поводу продажи компании. Когда-то он питал к ним детскую любовь, тянулся к семье, которую составляли они все вместе, а потом начал ненавидеть их по отдельности и семью в целом. В какой-то момент сделал попытку воссоединения, стал работать в компании и почувствовал, что благодаря этому снова вливается в семью, но долго не вытерпел и ушел, причем продажа части акций «Спрейнту» стала лишь удобным предлогом; но ему все еще небезразлична семья, она влечет его к себе, и он знает, что внутри него живет подросток, который, к стыду своему, очень сильно нуждается в одобрении, а вместе с тем, и это главное, хочет, чтобы его приняла — когда-нибудь, как-нибудь — та девочка в саду, его потерянная любовь, Софи.

Верушка смотрит на него. Он отводит взгляд.

— Ты же знаешь, чего хочешь, — мурлычет она, как бы шутя.

— Возможно, это и есть веская причина к ним не соваться.

Она фыркает:

— Ты должен больше доверять своим инстинктам.

— Инстинкты подводили меня куда чаще, чем доводы рассудка. — Он сам удивлен, что в его голосе вдруг прорывается досада.

— И все же съездить надо, — говорит она, то ли не улавливая его тона (что на нее не похоже), то ли придерживая язык. — Заодно и поспрашиваешь родных. Выяснишь, что стоит за словами Берил. Она ведь тоже приедет, на пару с Дорис?

— Скорее всего. Думаю, они уже намылились ехать с Филдингом, на его машине. Из вежливости могли бы сказать ему заранее, но это вряд ли.

Потом она вдруг спрашивает:

— А твоя старая любовь?

Вопрос без нажима.

— Софи, — вздыхает он.

Его взгляд поднимается к окну. Верушка специально поставила кровать так, чтобы читать при дневном свете, а еще — чтобы подставлять лицо легкому, прохладному сквознячку, особенно зимой. Планировка спальни на это не рассчитана, поэтому ни читать, ни охлаждаться толком не получалось, но тем не менее.

— Да, — мягко повторяет она, — Софи.

— Видимо, тоже появится. Так Филдинг сказал. Хотя у него язык без костей. Нужно будет уточнить.

— Чтобы поехать только в случае ее появления?

— Не знаю. — Он качает головой, и вправду мучаясь от нерешительности. — Может, наоборот, не поеду, если она там будет.

— Ну, это уж совсем глупо. — Она говорит очень тихо. — Как ни крути, надо ехать.

Он смотрит на нее, невольно хмурясь:

— Действительно так считаешь?

— Конечно. А кто еще туда собирается?

— Похоже, все. — При этой мысли его охватывает странное сочетание откровенного ужаса и тревожного мальчишеского нетерпения.

— А кто из них может пролить свет на этого загадочного «его» из рассказа Берил?

Олбан вздыхает.

— Бабуля, ясное дело. — Он фыркает (Верушка качает головой). — Дедушка Берт умер. Дядя Джеймс, отец Софи, тоже. Блейк, старший из этого поколения, тридцать лет назад запустил руку в казну фирмы и был отправлен «из князи в грязи».

— Это как?

— Облажался в Лондоне — вали в Гонкерс.

— В Гонкерс?

— В Гонконг.