Перед глазами варвара на миг всплыла заснеженная равнина, исполинская каменная голова, ее голос — скорее, не голос, а чудовищный рык, словно сама земная твердь говорила с ним… И безжизненное тело Гермии, осмелившейся выступить против этой силы, жалкий скорченный комочек… А сколько еще стремившихся к безграничной, всеобъемлющей власти довелось встретить за эти годы киммерийцу? Но никому до сих пор не удавалось возвыситься над миром, да и никогда не удастся, потому что у каждого из них есть хотя бы одно уязвимое место, и гнев богов бьет туда без промаха! И у хихикающего и вечно кашляющего Чойбалсара тоже должны быть слабости, только бы узнать про них, найти, и тогда можно будет выбраться отсюда! Расправившись с яствами, киммериец еще раз внимательно осмотрел надетые колдуном браслеты.

«Пожалуй, острым и крепким ножом я смог бы разомкнуть их, — решил он. — Опыт как-никак есть, и не такие замки поддавались».

Конан оглядел стены своей темницы, постучал по полу и попытался дотянуться до потолка в надежде, что эта преграда окажется не такой прочной. Однако светящийся свод был слишком высоко, и сколько варвар ни пытался допрыгнуть до него, ничего не получалось.

«Ладно, — поняв тщетность своих попыток, заключил он. — Завтра посмотрим, а пока не поспать ли как следует?»

Киммериец растянулся на ложе и тут же уснул. В любых условиях он старался не поддаваться панике и сохранять спокойствие. Обычно сон варвара был крепким, но теперь его мучили кошмары, он несколько раз просыпался в холодном поту, ловя воздух ртом, словно рыба, выброшенная на берег. То ему снилось, будто он бежит по полю на четвереньках и с ужасом видит, что его ноги и руки оканчиваются раздвоенными копытами, как у коровы, а мерзкий Чойбалсар погоняет его хворостиной. Он хочет схватить колдуна и сдавить ему горло, но как это сделать такими руками? Тогда он пытается поддеть старикашку на рога, но те оказываются мягкими, как пуховые подушки, и гнусный старик только смеется, словно его щекочут. Или он видел себя в образе откормленного борова, валявшегося на загаженной соломе, около него мечутся десятки свиней и маленьких поросят с человеческими лицами и хихикают, хихикают, хихикают, пытаясь заставить его подняться с ложа, но он не может пошевелиться и только поводит рылом из стороны в сторону в ответ на слишком уж докучливые приставания.

Конан вновь пробудился и увидел перед собой только овал каменных стен да спокойный желтоватый свет, струившийся с потолка. Под утро до слуха варвара донесся звук шагов. Он мгновенно проснулся, повинуясь выработанной за долгие годы привычке слышать даже во сне каждый шорох. Когда в комнате появился один из молодцов, Конан уже сидел на подиуме, протирая глаза.

«Утро, — отметил он. — Хотя какое здесь может быть утро или вечер… В этом логове всегда одно и то же: ни дня, ни ночи, ни зимы, ни лета — все едино… Тьфу! На редкость поганое место!»

Однако принесенную пищу, он поглотил с завидным аппетитом, после чего, обхватив колени могучими руками, застыл на подиуме, соображая, что же предпринять, как найти выход из гнусного положения, в котором оказался.

Долго размышлять варвару не пришлось: в комнате возникли три уже знакомые женщины в белых хламидах и знаком приказали следовать за ними. Конан снова попытался заговорить с невольницами, но они, как и в прошлый раз, были безмолвны и только посматривали на него искоса блестящими черными глазами.

В зале, куда они вошли, пройдя галерею и еще пару помещений, на резном кресле, покрытом мягким ковром, восседал старикашка-колдун, а чуть поодаль, рядом с плоским возвышением стояли три тучных человека с гладко выбритыми головами, одетые в голубые балахоны.

— Надеюсь, тебе понравилось, как о тебе позаботились? Кхе, кхе, — обратился к нему Чойбалсар.