Произнеся это, император вновь неспешно двинулся по тропе, заложив руки за спину. Сын, немного помедлив, догнал отца, но также сохранял молчание. Обоим было над чем поразмыслить.

Александр II умело подвесил возникший было вопрос, не желая решать его в ближайшее время. Нужно было посмотреть, как станут развиваться отношения с Американской империей, на какую ступень выйдет уже состоявшийся союз. А там понять, что нужно Станичам, чего они желают добиться, помимо уже достигнутого положения там, за океаном. Исходя из этого и поступать. Сложно? Без сомнения, но за прошедшие годы правления Российской империей Александр Николаевич Романов привык к самым неоднозначным ситуациям, способным обернуться неожиданной стороной.

***

Ноябрь 1864 г, Российская империя, Санкт-Петербург

- Он. Снова. Меня. Унизил! – выплёвывал слово за словом цесаревич Николай Романов, обращаясь к своему новому не то воспитателю, не то советнику, бывшему министру иностранных дел Александру Михайловичу Горчакову. – Сперва Сашка едет в Нью-Йорк и там представляет империю на том судилище. Потом приезжает оттуда не с пустыми руками, а с предложением протянуть руки к спрятанным в землях рядом с бурскими республиками сокровищам. «Аляска покажется бедной родственницей, если сравнить её с африканскими землями!» Эти слова брат произнёс перед отцом, когда рассказывал ему о тех предложениях. Мне же никто такого не предлагал.

- У министра тайной полиции Станича всегда есть далеко идущие планы…

Вот вроде бы канцлер – пусть отстранённый от реальной власти, но высший имперский чин всё едино сохранивший – и не соглашался прямо с цесаревичем, но вместе с тем понимал, что в теперешнем смятении чувств и разгорающейся обиды на отца и братьев Николай Александрович воспримет всё так, как канцлеру и требуется. А требовалось Горчакову постепенное, но уверенное нарастание обиды, злости, неприятия всего, что связано с отцом и младшими двумя братьями, Владимиром и Александром.  С последним это могло быть сложнее, поскольку Александр очень тепло относился к цесаревичу ине давал даже малого повода думать о себе плохо. Но вот  то, что Александр II в последнее время поручал тому важные дела, которые выполнялись Александром Александровичем быстро и результативно… На этом можно было сыграть. Именно это он и делал.

Сейчас канцлер наблюдал за наследником престола, держа подобающее сочувственно-одобряющее выражение лица, но вместе с тем здраво оценивая цесаревича Николая. Этот вот молодой человек, то останавливающийся у книжных полок, то срывающийся к окну, то не знающий, как совладать с невольно искажающими лицо гримасами… Удобный инструмент, но как человека, как личность самодостаточную и независимую его уже не получалось воспринимать. Некоторым людям не так много и надобно, чтобы сперва надломиться, а потом и вовсе сломаться.

Николай Александрович слишком привык воспринимать себя будущим монархом, трон для коего уже обеспечен самим фактом рождения, а остальное не столь и важно. Не был он готов к тому, что за кажущееся незыблемым положение, возможно, придётся как следует побороться. А затем его словно окунули в холодную купель, заставив сердце и даже душу тревожно сжаться. Иных это подстёгивает заняться саморазвитием, прочих же окончательно ввергает в уныние и растерянность. Цесаревич оказался из числа последних. Самому Горчакову это было скорее полезно, поскольку находящиеся в таком положении люди склонны хвататься за любую поддержку со стороны тех, на кого, как они считают, можно переложить большую часть свалившихся проблем.