В Божьем храме удивленный народ

детским голосом с царем говорит.

Ниткой бусинок он нижет слова,

колыхая разноцветную ртуть:

за венедами звенит татарва,

за мордвою – белоглазая чудь.

Мы оглохли от бессонных цикад,

обнимая глупых девок во сне,

по откосам ниспадает закат,

застывает страшным комом на дне.

Люди белые идут за стога,

а выходят, будто тени темны.

На ковре пылает след сапога.

а на солнце – отпечаток луны.

Бойцовые петухи

Петухи срастаются, как близнецы,

шаром вкатываются в хоровод:

волчья стая сцепилась в шкуре овцы,

сапогами стучит в живот.

В жженый сахар растаяли леденцы,

опустились в пучину вод.

Раздуваясь волынкой в клубах огня –

не до музыки в звоне шпор.

И снует вездесущая пятерня:

не наказан, не пойман вор.

Недолго осталось до Судного дня,

из избы уж вымели сор.

Сколько злата ты в черепном чепце

унесешь в черноту аллей?

День, как порох, сгорит на твоем лице,

но с приходом луны оно – злей.

Два бога в одном мировом яйце,

ветер слушают из щелей.

В душе моей горбятся инь и янь,

валетом спят дочь и сын,

но руке не дано превратиться в длань,

даже если в ней – апельсин.

Ну, куда ты, несчастный, в такую рань.

Если любишь, живи один.

Переходим студеное море вброд,

места нет в снегу – янтарю,

голос сердца баюкает мой народ,

дай дорогу поводырю.

Мы любому встречному смотрим в рот:

не пора ли трубить зарю.

Очи черные. Лоб белизной горяч.

А любовь, как хмельная взвесь.

алым гребнем победы летит кумач,

за горою, то прямо здесь.

И мой хохот бесстыжий, как жалкий плач

на исходе. Вот вышел весь…

Петухи, сокрушающие дворцы…

Тяжким тленом изъеденные венцы…

Зимний город

Снежинок мельничные колеса

застрянут промеж домов,

с зеркального отразив откоса

тяжесть дневных дымов.

За их расправленные каркасы

уходят под кров сетей

разлуки трагические гримасы,

рожи пустых страстей.

Елок унылые колокольни

решают, клонясь челом,

кто беззаветней и добровольней

первый пойдет на слом.

Солеными псами стоят на страже,

познали на вкус моря,

все глубже вмерзая в глухие пляжи,

корявые якоря.

Но тщетно трещит, наливаясь злобой

и мощью подледных рыб,

укрыт маскировочною робой,

реки локтевой изгиб.

И мы, кто, увы, рождены глупцами,

гремим за ночным столом:

во рту – разноцветными леденцами

за пазухой – битым стеклом.

Просыпаются дети

Просыпаются дети, размягченные сном.

Сыромятные плети укрепились вином.

Безразличие тела поднимая с колен,

налились до предела разбухания вен.

Вожделение трещин бьет куриным яйцом

по смятению женщин с недовольным лицом.

Нервом в кукольном лике обрывается нить

чтоб расслабиться в крике и навеки застыть.

Как подводные травы в быстром шорохе рыб,

создают костоправы несуразный изгиб:

в дорогом постоянстве обнимая простор

в искривленном пространстве взбаламученных штор.