Часто-часто моргал, словно глаза запорошило пылью. Андрей снова потянул его на себя и еще злее двинул об стенку.

— Ты! — шепотом бросил ему в лицо Андрей. — Ты! Потаскун старый! — Ты что говорил в школе?! Что говорил?!

Человек в пижаме молчал и по-прежнему часто моргал.

И тут в тихом, сонном подъезде взвился крик:

— Андрюша!

На руке у Андрея повисла Вера. Он отпустил Авдотьина. Сначала несмело, потом пошире приоткрылись двери на лестничной площадке.

— Я руководитель! — словно у него только сейчас прорезался голос, закричал Авдотьин на высокой, визгливой ноте. — Я руководитель! Ты не имеешь права меня трогать!

— Что здесь происходит? — тигрицей выскочила из-за двери жена Авдотьина. — Он тебя бил?

Андрей взял Веру под руку и стал спускаться по ступеням, уже на улице из подъезда в спину им донесся крик:

— В милицию! Звони в милицию! Что ты стоишь, как истукан?!

Они молча ушли от этого крика.

— Давай-ка, Вера Николаевна, чайку, попьем, — весело предложил Андрей, снимая пальто. Он успокоился, вспышка прошла, и теперь был озабочен только одним — как развеселить Веру. — Знаешь, вчера чуть со смеху не умер. Иду домой, а на лавочке сосед сидит, старик там у нас один есть. Что же вы, говорит, Андрюха, газетку стали худенькую делать. Я ему давай объяснять, что стараемся, премию вот недавно в области получили, тираж повысился. Нет, говорит, худенькую, и ты мне не заливай. Я как самокрутку из вашей газетки сверну, так ночью спать не могу — кашель душит. Вы бы уж, черти, поменьше краски наваливали, а то помру не своей смертью.

— Андрей, а если он правда позвонит в милицию. Что тебе будет?

— Посадят. Сухарей насушишь?

— Я ведь серьезно.

— Хватит, Вера, не бери в голову. Ничего не было. И не будет больше. Я не допущу, чтобы в нас грязью кидали. Я, может, всю жизнь ждал… А-а! Чаю сейчас накипятим, музыку включим. Синий, синий, синий март синью глаза мне моет, синий, синий, синий март ворота весны откроет. Правда, хорошо сказано? Я даже не помню, где читал, кто написал. А как март подходит, так сразу начинаю повторять: синий, синий, синий март синью глаза мне моет…

Они поставили чайник и стаканы на широкий подоконник, сами сели рядом, включили музыку и выключили свет. В окно при ясном лунном свете виделся бор, большая поляна, несколько кривоватых сосенок на ней. Когда редкие машины заворачивали на повороте, яркие лучи фар ударялись в сосенки, и казалось, что они вздрагивают от неожиданности. В открытую форточку влетал упругий холодный ветерок и заносил в маленькую комнатку запах сырого снега, оттаивающей земли, горчинку первых костров с крутояровских огородов.

Медленно-медленно тянулось время, словно обещало впереди бесконечную ночь. И она стала для них длинной-длинной. Едва только Андрей засобирался домой, как Вера тихо придержала его за рукав:

— Не уходи. Оставайся…

Утром Андрей осторожно поднялся, осторожно, чтобы не разбудить Веру, оделся и вышел на улицу. Яркий, солнечный день стоял на дворе. И при этом ярком, солнечном свете Андрею все было ясно.

Первым делом пошел к Нефедычу и попросил, чтобы тот съездил с ним «в одно место».

— А куда ехать-то, далеко? — спрашивал Нефедыч, уже подыскивая причину, чтобы отказаться.

— Да свататься! Давай быстрее!

— Куда?

— Свататься, говорю! И приданое сразу заберем!

— Ты гляди, быстрый какой… — пробормотал Нефедыч не то с одобрением, не то с осуждением.