— А-а! Явился, мудрец! Я тебе по телефону что говорил?! Чтоб ноги не было! Не понял? Чтоб ноги у меня в ПМК не было!

Андрей опешил. А Рябушкин спокойно поправил очки, снял лохматую шапку и сел на стул. Авдотьин задохнулся, на некоторое время замолк. Потом закричал с новой силой:

— Ты что, не понимаешь?! Дурачком прикинулся?! Я кому сказал — чтоб ноги не было! Всю грязь на меня вылил, писака! Зачем приехал?!

— У меня голос тихий, я не могу вас перекричать. Авдотьин ударил кулаком по столу, плюхнулся в кресло. Губы у него дрожали, лысина покраснела. А Рябушкин, словно ничего не случилось, поправлял указательным пальцем очки на переносице, смотрел на Авдотьина и четко, старательно объяснял:

— После фельетона, по поводу которого вы так разъярились, прошел месяц. Согласно требованию райкома партии, мы должны проверить, что сделано.

С лысины Авдотьина медленно сходила краска. Он, видно, овладел собой, отвернулся к окну.

— Смотрите, только уходите быстрей отсюда.

— Нам главный инженер нужен, чтобы познакомил с делами.

Авдотьин, упорно стараясь не глядеть на них, нажал кнопку селектора.

— Виктор Иванович? Сейчас из редакции придут к тебе. Почему к тебе? Да потому, что у меня сил нет на этих типов глядеть!

— Спасибо. — Рябушкин вежливо поклонился. Авдотьин проводил их взглядом, от которого можно было зажигать спички…

Да, действительно, письмо надо было отдать Рябушкину. Он бы это дело раскрутил. И все-таки… Что же все-таки имел в виду Савватеев, когда говорил о том, что важно не только написать, важно еще — с какой душой. Андрей внимательно вглядывался в сидящего напротив человека, словно видел его впервые. Так вглядываются в глубокий, темный колодец, пытаясь там, далеко внизу, разглядеть — есть ли вода. Но дно колодца скрыто влажным мраком, и надо дождаться того момента, когда высоко поднимется солнце, когда его свет хлынет в глубину темного сруба и высветит воду. И тогда увидишь, какая она: чистая, прозрачная или застоявшаяся, покрытая зеленью…

Андрей перекладывал на столе бумаги и не переставал украдкой наблюдать за Рябушкиным. Тот, чуть наклонив маленькую взъерошенную голову и поддернув вверх острое плечо, писал, заполняя страницу быстрым, нервным почерком.

Андрей спохватился. За ним была еще подборка писем, а он сидел и ничего не делал. Письма он обработал быстро. Отнес их на машинку, а сам оделся и вышел из редакции. Надо было выяснить, как советовал Савватеев, куда исчезли машины. Делом это оказалось несложным.

За последнее время в район поступило двадцать две машины. В старом райисполкомовском списке Андрей отчеркнул стоящие впереди двадцать две фамилии и потом с этим списком пошел в ГАИ. Среди владельцев автотранспорта пять человек, указанных в списке, не значились. Не значилась и фамилия Ивана Ивановича Самошкина. Становилось яснее ясного, что пять машин проданы людям, которые к райисполкомовскому списку никакого отношения не имели. Но если Козырин сделал это сам, своей рукой, то почему его не одернули в райисполкоме?

Вопрос оставался пока без ответа.

Дверь неслышно открылась, и в проеме показалось пухлое розовое лицо секретарши.

— Петр Сергеевич, — она пыталась сохранить серьезность, но ее губы так и дергались, так и хотели раздвинуться в заговорщицкой, понимающей улыбке. — К вам Жданова, из облпотребсоюза. Пустить?

Козырину не нравилось едва сдерживаемое желание секретарши улыбнуться, и он недовольно поморщился. Лицо в проеме двери мгновенно стало официально-строгим.

— Пусть зайдет.

Он поднялся из-за стола и стоя встретил темноволосую полную женщину с печальными глазами.