— У вас оставил? — удивился Алексей.

— У меня.

— Что в записке?

— Нечто непонятное, но… — Катя поднялась, взяла со стола сумочку, достала записку. — Вот.

— Что он пишет? — воскликнула Дуня нетерпеливо.

Катя включила свет — тяжелую старомодную люстру под потолком, — который на миг ослепил, но как бы вернул в реальность, страх сумерек отступил. И прочитала негромко:

— «Человек не имеет права распоряжаться чужой жизнью и смертью. Вы ничего не боитесь? Напрасно. Вам не снится черный сосуд и благовонный миндаль? Приснится, обещаю. Я убедился сегодня, увидев запечатанную тайну мертвых. Жизнь кончилась, да, но поклон с того света я вам передаю. И еще передам не раз, чтоб ваша жизнь превратилась в ад».

Все трое молчали, усваивая услышанное, пока Дуня не заявила:

— Я же говорила вам, что он псих.

— Завтра я отдам это следователю, Дунечка, чтоб никто не смел тебя подозревать.

— Дайте я перепишу, — предложил Алексей.

— Я уже…

— Перепишу для себя, — настоял он и аккуратно переписал текст в свою аккуратную книжечку (вместе, заметила Катя, с «координатами» следователя).

Дурная наследственность

— Евдокию Боброву никто в отравлении не обвиняет, — перебил Мирошников на полуслове защитительную речь Кати. — Точнее, возникли некоторые сомнения вначале, уж слишком девчонка была не в себе.

— Не в себе?

— Болезненные галлюцинации.

— Боже мой! Но ведь она сообщила в милицию о случившемся?

— Она. Позвонила со станции, вопила так, будто ее убивают. Однако картина вскоре начала проясняться. А уж теперь, после вашей записки…

— А мне ничего не ясно.

— Вы не знаете подоплеки. Тут наследственность: полгода назад отец Глеба Воронова точно так же покончил с собой.

— Точно так же?

— Вплоть до деталей: коньяк «Наполеон», цианистый калий, в том же садовом кресле, смерть наступила с девяти до десяти вечера. Знаете, он даже улыбался. Я как раз вел то дело, ну, вспомнил и сопоставил.

— Из-за чего отравился отец?

— Конкретная причина не установлена. Жена и сын покойного подсказали: с юности страдал депрессией, выражающейся в тяге к самоубийству. И прежде были попытки.

— Господи, как страшно!

— Да уж… если б вы знали, с какими психическими аномалиями нам приходится сталкиваться.

— Отец оставил записку?

— Там все честь по чести: прощается, просит прощения, не винит.

— У кого он ее оставил?

— На столе перед ним лежала, чуть подмочена коньяком, видно, рука дрогнула. Там же связка ключей от квартиры и дачи. Словом, все сходится.

— Где же они взяли яд?

— Оригинальный у нас с вами допрос получается, правда?.. Ну, так уж и быть, случай необычный. Жена Воронова — лаборантка в НИИ, он приходил к ней на работу.

— И Глеб в лаборатории взял?

— Не думаю. После нашего визита весной там, кажется, порядок строгий навели. Во всяком случае, обещали. У меня наметился такой вариант. Отец с сыном должны были кое-что с дачи в Москву перевезти. Глеб подъехал позже (в пол-одиннадцатого вызвал милицию) и увидел мертвого отца. Представляете, какое потрясение? На этой почве он впоследствии и… В общем, мы обнаружили под столом скомканный листок из записной книжки (не записку, а другой) со следами цианистого калия.