— Не надо придавать большого значения ее словам, — сказала она мне. — Она очень страдает, и ее мысли блуждают. Это был ужасный удар, ты понимаешь. Не беспокойся о том, что услышала. Возможно, мне не следовало приводить тебя к ней, но она этого хотела. Она не могла успокоиться, пока не поговорит с тобой. Теперь она освободилась от этих мыслей. Понимаешь?

— Да, понимаю.

И я успокоила себя: «То, что произошло, помутило ее разум».

И мысли о монахине-призраке в восточном крыле и о сумасшедшей женщине в западном делали для меня Дом все более и более завораживающим.

С течением времени я перестала думать о веере из павлиньих перьев и страшиться, что что-то ужасное может произойти со мной из-за того, что я однажды владела им. Я по-прежнему посещала Дом. Гувернантки оставались в дружеских отношениях со мной, а мои отношения с Лавинией немного изменились. Я по-прежнему была некрасивой и меня приглашали лишь потому, что в округе я была единственной девочкой — ровесницей Лавинии и мое социальное положение не было настолько низким, чтобы меня можно было игнорировать. Я добилась некоторого превосходства над Лавинией, поскольку была умнее ее, хотя она была исключительно хорошенькой. Мисс Йорк испытывала некоторое чувство гордости за меня. Когда случилось так, что мисс Эзертон заболела, мисс Йорк перешла в Дом, чтобы заменить ее до выздоровления. Тогда и обнаружился разрыв между мной и Лавинией. Это многое дало мне и не прошло незамеченным для Лавинии.

Я становилась взрослой. Меня нельзя было больше дурачить. Я даже угрожала перестать посещать Дом, если Лавиния не будет вести себя лучше, и было очевидным, что она этого не хотела. Мы становились ближе — даже союзниками, когда этого требовали обстоятельства. Я была некрасивой, но зато умной. Она же была красивой, но не умела, как я, думать и изобретать; и она полагалась во всем на меня, принимая мое лидерство — хотя и не признавая этого.

Временами я видела Фабиана. Он приезжал домой на каникулы и иногда прихватывал с собой друзей. Обычно они не обращали на нас внимания, но я начала понимать, что он не столько не замечает моего присутствия, сколько хотел бы заставить меня так думать. Иногда я ловила на себе его незаметный взгляд. Связывала я это с тем давнишним приключением, когда я была маленькой и он меня украл.

Теперь все шептались о том, что мисс Люси сошла с ума. Миссис Янсон была очень дружна с поваром из Дома, поэтому, как она сказала, у нее это было «прямо из первых уст». Полли была как галка. Она схватывала малейший намек, слух и накапливала их, с тем чтобы, по ее словам, «собрать удовольствие».

Мы часто говорили о Доме, потому что он завораживал Полли так же, как и меня.

— Старая леди сошла с ума, — сказала она. — В этом нет ни малейшего сомнения. У нее с головой не все в порядке с тех пор, как она потеряла в Индии свою любовь. Человек должен понимать, что с ним может случиться беда, если он едет в такие диковинные края. Так и произошло с мисс Люси. Миссис Брент говорит, что теперь она взялась бродить по дому… приказывая всем вокруг, словно они черные слуги. Это все из-за того, что она ездила в Индию. Почему люди не могут оставаться дома, не понимаю. Она думает, что все еще в Индии. Все, что Айша может сделать, это присматривать за ней. И у нее там есть еще один темный слуга.

— Это Имам. Он тоже приехал из Индии. Я думаю, что она взяла его с собой, когда поехала домой… вместе с Айшей, конечно.

— Меня бросает в дрожь. Эти заморские одежды и черные глаза и какой-то тарабарский разговор.

— Это не тарабарщина, Полли. Это их родной язык.

— Почему для того, чтобы ухаживать за собой, она не держит какую-нибудь приятную британскую пару? И потом, эта комната с призраками и что-то, связанное с монахиней.