Тот полет костомаровского экипажа был, по сути, немалым открытием, если его правильно оценивать, редчайшим случаем, который не только выводил антигравитонику на новый уровень, но и практически доказывал новые возможности, к которым подошла используемая людьми техника. И психика, думал Ромка, а это, может быть, еще важнее. Тут уже не математики находили на кончике своих карандашей иномерности, тут все было серьезно – экспериментально, прямо как в каком-нибудь девятнадцатом веке, когда простыми, едва ли не школьными опытами открывались новые перспективы физики и общего мироздания… Да, как в прежние времена.
– Что? – поинтересовалась Валя Веселкина и вопрошающе уставилась на него.
Ромка Вересаев огляделся. Он задумался, немного забылся, а этого делать не следовало. Он и Веселкина стояли в самом темном, невзрачном и, пожалуй, даже грязноватом углу общего тренировочного зала, куда их задвинули, отдав их светлый и новый пост группе Миры. Именно здесь по его предложениям был изготовлен действующий макет четрехлепесткового антиграва, и именно тут, в самом углу, у глухой задней стены на втором этаже за не очень чистым стеклом колдовал верный Генка Шустерман, который сейчас сидел и дотошно, чуть не в каждом разъеме проверял подключение новой для них машины к аппаратному обеспечению службы контроля.
– Нет, это я так, сам с собой случайно заговорил, – отмахнулся Ромка. – Когда они закончили переоборудование этой штуковины?
Он похлопал по заглаженному стальному боку тарелкообразного антиграва, идеального в своей незамутненности инженерного воплощения и до чертиков похожего на те летающие тарелки якобы инопланетян, которыми так озабочено было человечество на смене тысячелетий, в конце двадцатого и до середины двадцать первого века.
– Наш генерал заставил всех техников в три смены работать. Вот будет нам на орехи, если ничего не выйдет.
– У Миры ничего не вышло за… за сколько запусков?
– Говорят, она уже раз пятьдесят пробовала, талдычит, что собирает статистику. А мне кажется, не собирает она никакую статистику… – Валя выглядела уставшей, ее Ромка тоже гонял как следует, Веселкина отвечала у него и за переделку этой машины, и за ее отладку. – Она, вероятно, пошла ошибочным путем. – Валя взглянула на Романа почти с любовью. – Теперь на тебя вся надежда. Это ты у нас колдовал над графиками, и людей тебе странных прислали. Вот.
Роман поправил переговорник на ухе – хитро изогнутую проволочку, почти невесомую, но обеспечивающую связь с Шустерманом наверху. Подергал микрофон – от этого он должен был включиться, только вот включился ли? Ромка так и не понял, когда эта загогулина начинала работать, а когда прекращала.
– Ген, ты меня слышишь? – И тотчас услышал в микродинамике глубокомысленный ответ:
– Хрен-н-новина, не входит… Да, слышу тебя, все слышу.
– Ребята там?
– Новый экипаж? Здесь, сидят в углу, шушукаются. – Особыми политесами к курсантам, которых они тренировали, Шустерман никогда не отличался. Всю вежливость, которую отпустила ему природа, он изливал только на свои приборы, да и то если они как следует работали. – А еще могу сказать, скоро начальство подойдет, так что поднимайтесь, кажется, на всякий случай нас пропесочат перед первым настоящим испытанием.
5
Они подошли к двери их нового поста контроля и наблюдения, как раз когда перед дверью столпилось начальство в составе Мзареулова, фон Мюффлинга и Венциславского, как же без него-то? Все три важные персоны оглядывались, будто никогда тут прежде не бывали, а может, и впрямь не бывали. Венциславский вздохнул:
– Пыльно у вас.
– Не было времени прихорашиваться, – отозвалась Веселкина.
Они вошли и стали бестолково рассаживаться.
– Роман Олегович, – предложил Мзареулов, – познакомь нас с экипажем. |