– Сиди,— махнул рукой Турлай.— Поверили тебе, понимаешь… Пустой ты человек!

Несчетное множество раз унижали и шпыняли Ваську, но никогда еще никакие изощренные ругательства не пронзали его сильнее, чем эти простые и как будто без особой злости сказанные слова. Купецкий Сын опустил голову, из глаз сами собой закапали слезы.

– Так вы убеждены, что это диверсия? — спросил Зверев.

– Ясное дело,— пробурчал Турлай.

– Слишком уж неосторожно и неумно, даже, сказал бы я, откровенно нагло. Непохоже как–то на Жухлицкого…— Зверев пожал плечами и налил себе чаю.

– Нагло–то нагло, да ведь дело–то какое…— Турлай присел перед печкой, выудил уголек, прикурил и несколько раз глубоко затянулся.— Дело тут, говорю, такое. Возьмем, скажем, собаку. Ты можешь ее за уши трепать, тягать за хвост, хочешь — ремнем шлепни, и она — ничего, от хозяина все стерпит. А вот если попробуешь кость у нее забрать, то тут тебя за пальцы и цапнут! — Турлай невесело засмеялся.— Я очень даже хорошо понимаю Аркашину злобу. Он ведь ее, голубушку эту, аж из самой Англии тащил, не на своем горбу, конечно, и не за свои опять же денежки, но все же вложил он в нее хлопот немало, это тоже надо понять. Я уж не говорю про золото,— одного куражу сколько было. Подумать только — целая фабрика на реке плавает. Дымит, гудит, грохочет. Машина! У кого еще на тыщу верст в округе такое чудо есть? Ни у кого! Только у одного Аркадия Борисовича Жухлицкого! Уж на что ризеровский Орон доился золотом, будто симментальская корова, а все ж у Жухлицкого почету было больше — голова, культурный капиталист!.. Вот потому драга была для него как бы и не машина вовсе, а вроде красивой бабы, с которой не стыдно на людях показаться… Однако басни баснями, а дело делом!— Турлай решительно поднялся.— Надо послать кого–то в Баргузин, чтоб дать телеграмму в Читу и Верхнеудинск.

– Мне кажется, следует поговорить с Жухлицким,— заметил Зверев.

– Само собой. Арестуем, а потом поговорим,— Турлай повернулся к Ваське.— Ну что, штаны–то просохли? Одевайся–ка да беги к нашим — пусть все идут сюда! А мы с тобой, Платоныч, сходим пока к Жухлицкому. Да пистолет не забудь прихватить.

Тем временем рассвет уже высветлил окна. Турлай погасил огарок, глянул во двор.

– Смотри–ка, день уж… Экая сволочная ночь получилась!.. Натрут нам холку за драгу. И правильно. Война идет, революция, а мы уши развесили…

Зверев, побрызгав водой на свою форменную тужурку, тщательно почистил ее, влажной тряпочкой прошелся по брюкам, обмахнул фуражку. Провел ладонью по щекам.

– Придется побриться. Турлай досадливо крякнул:

– Медведь век не моется, да люди боятся.

– Ничего не поделаешь, Захар Тарасович,— смеясь, отвечал Алексей.— Я человек казенный и должен всегда блестеть, как новенький пятак.

Побрившись, Зверев аккуратно собрал в одну седельную суму предназначенные Сашеньке золото и драгоценности.

– Тяжело? — ехидно посочувствовал Турлай, глядя, как Алексей взвешивает суму в руке.— Учти, Платоныч, донести не помогу.

– Я дал слово умирающему человеку,— хмуро отозвался Зверев.

– Ладно, ладно!— Турлай махнул рукой.— Пошли!

Было еще рано, но их тотчас провели в гостиную, и немного погодя туда вошла Сашенька. Поздоровались. Сашенька, приветливо улыбаясь, выжидательно смотрела на гостей.

– Нам бы гражданина Жухлицкого,— кашлянув в кулак, сказал Турлай.

– Аркадий Борисович уехали в Баргузин,— все так же улыбаясь, отвечала Сашенька.