После некоторого колебания Дандей осторожно приблизился к нему и узнал Ян Тули. Страшно блестели его глаза, слепо устремленные перед собой, чуть шевелились губы, беззвучно шепча что–то. Дандею стало жутко: человек этот уже не принадлежал себе, в него вселились неведомые духи,— только они могли вдохнуть силы в полумертвое тело и привести сюда сквозь ночную тайгу.

Властный окрик Чихамо позвал Дандея к костру, торопя в путь.

Пока пили чай, Дандей все посматривал в сторону безмолвной фигуры, но лица китайцев были холодны и бесстрастны, они словно не замечали своего собрата.

На этот раз охотник не решился оставить еду для Ян Тули: только великий шаман мог, не опасаясь, помогать тому, чьими поступками руководят столь могущественные духи.

Весь день Ян Тули следовал вдали за караваном, не приближаясь и не отставая. Не подошел он и вечером к костру, но Дандей и китайцы знали: из темноты на их костер глядят безумные глаза, и неизвестно, какие изуродованные мысли горят в них.

Наступившая ночь была наполнена тревогой. Дандей не сомкнул глаз — все мерещилось серое помертвелое лицо того, кто темным призраком бродит сейчас где–то неподалеку.

Впрочем, в эту ночь Ян Тули так и не дал о себе знать. Не обнаружили его и утром. Дандей почувствовал облегчение, но в полдень, когда караван остановился передохнуть, поднявшись на невысокий перевал, внизу, у подножья, снова разглядели одинокую серую фигурку, медленно и упорно двигавшуюся по их следам. Страх и злоба исказили лицо Чихамо. Он сказал несколько слов своему спутнику, махнул рукой Дандею, приказывая идти дальше, и остался стоять на тропе.

Догнал он их версты через три. Сбавил шаг, приноравливаясь к размеренной поступи каравана. Все с тем же непроницаемым лицом Чихамо продолжал путь.

«Быть беде, быть беде,— снова подумалось Дандею.— Плохие люди, и путь их недобр…»

Он не знал, что беда, и беда страшная, разразилась еще в первую ночь, когда он со своими оленями ждал в условленном месте нанявших его старателей. В ту ночь Чихамо, навсегда покидая Золотую тайгу, похитил золото, которое его соотечественники уже не один год припрятывали, надеясь рано или поздно унести с собой на родину. Из всей артели, бывшей под его началом и доверявшей ему безгранично, он давно выбрал двоих, наиболее подходящих для задуманного. В день побега он загодя предупредил их, незадолго до полуночи вывел из землянки и отправил вперед. Сам же задержался на некоторое время. Чихамо понимал: обнаружив его исчезновение и пропажу всего артельного золота, люди сразу кинутся в погоню. Это допускать не следовало. Поэтому он еще с вечера подмешал в артельный чай немного сонного порошка,— подмешивать много остерегся: зелье могли распознать по вкусу. Когда его сообщники бесшумно удалились по тропе, уводящей с прииска, Чихамо вынул из–за пазухи бритвенной остроты нож и крадучись вернулся в землянку. В ней стояла темнота, лишь слегка разбавленная светом молодого месяца. Однако Чихамо достаточно прожил тут и легко ориентировался в полумраке. Он шагнул к крайним нарам, где спали четверо. Чуточку постоял, прислушиваясь к сонному дыханию, и приступил к делу. Протянув руку к лицу крайнего человека, большим и указательным пальцем защемил его нос, прерывая дыхание, сильно рванул, задрав ему подбородок и обнажив шею, молниеносно перерезал горло. Всхлип, негромкое бульканье и движение, пробежавшее по телу убитого,— не то судорога, не то дрожь. Вот и все. Чихамо, не мешкая, перешел к следующему… Не много времени понадобилось ему, чтобы покончить со всеми. Не было ни шума, ни крика. Отойдя от прииска, Чихамо снял залитую кровью одежду, забросил ее в старый шурф, оделся во все чистое и поспешил прочь…

…К вечеру, впервые за эти дни, сквозь узкий разрыв в облаках, похожий на кровоточащую рану, проглянуло закатное солнце. Багровый отсвет лег и оживил каменистое всхолмленное плоскогорье, заросшее редкой тайгой.