|
Непоседливый князь взялся тогда на средства тамошних золотопромышленников разведать скотопрогонный тракт через нехоженые и немеряные пространства северных земель, но главным образом вел различные ученые наблюдения,— Ризеру стало известно, что он открыл и в своих дневниках описал места проявления золота. Среди множества пыльных бумаг, выданных консерватором музея Восточно–Сибирского отдела Географического общества, ему случайно попались списки со старинных грамот Сибирского приказа времен еще царя Алексея Михайловича. В них–то Ризер и вычитал, что в 1638 году казачий атаман Максимко Перфильев, будучи на государевой службе на Лене–реке, отправил служилого казака Онциферова вверх по Витиму — «приводить тунгусов под царскую высокую руку и имать с них ясак». Пришед на Витим–реку, Онциферов под Витимским порогом, возле устья Муки–реки, встретил тунгуса и взял его в аманаты. «Тунгусы,— читал далее Ризер,— под государевой рукой быть не похотели и бой открыли. Казаки их побили и ясак взяли два сорок соболей». От тунгусов Онциферов узнал, что где–то выше по Витиму живет улусами князь Батога, избы у него великие и рубленые, много скота и мягкой рухляди.
– …И подумал я тогда про эти развалины — кто знает, может, здесь–то и стоял улус князя Батоги… А может, это казаки срубили острог… Дело, Аркадий, темное, давнее. В тайге иной раз и не на такое набредают… Но то все случилось много позже, а в тот вечер я долго сидел у костра… Да, не до сна ему было в ту ночь, как, впрочем, и во все другие, пока плыли по великой таежной реке. Нежданно для себя самого он обнаружил вдруг, что посещение жутковатого обиталища сидящего скелета всколыхнуло в нем почти угасшие надежды. Кандалы, старательский лоток — нет, все это очутилось тут неспроста… Вокруг тлеющей нодьи<sup></sup> похрапывали мужики. Положив морды на лапы, вполуха дремали две зверовые собаки. Время от времени слышно было, как в полутьме поодаль возятся и кряхтят караульщики: о здешних местах шла прочная худая слава, а варначьи же тропы издавна пролегали вдоль рек. Тот читинский бродяга, помнится, толковал о порогах, что лежат в одном дне пути от развалин вниз по Витиму. А верстах в семидесяти ниже тех порогов с правой стороны в Витим впадает ключ Орон, тот самый, золотой, заветный. «В устье его скала приметная стоит,— объяснял бродяга.— Огромадная, белая… верхушка у нее вроде маковки на церквах».— «А как те пороги узнать?» — допытывался Ризер. Бродяга в ответ глумливо захохотал, будто залаял. «Не пужайся, друг–золотнишник… гав–гав… Ты их с чем другим не спутаешь… Узнаешь сразу… На всю жизнь запомнишь, гав–гав!» Сильно смущали Ризера эти неведомые пороги, что запоминаются на всю жизнь. Он вспоминал, и в синем скупом пламени нодьи вновь перед ним прыгало и кривлялось пьяное лицо варнака, а в ночном шуме реки слышался лающий смех… Пороги возвестили о себе нарастающим ревом. Еще издали заметили: оба берега встают черными стенами, и впереди та же черная стена — река, видно, круто сворачивала,— а в темной горловине на всей шири взъерошенной побелевшей реки что–то бьется предсмертно, мечется, ревет в сотни глоток, и словно бы дымится река, как в крещенские морозы. Но недосуг было долго разглядывать,— побледневшие мужики, торопливо перекрестившись, схватились за шесты. Едва успели приготовиться, как плот, с каждым мигом разгоняя все шибче, втянуло в горловину меж скал. Мелко заморосило, пахнуло в лицо холодом, и все подавил собой тяжкий гул. Плот замер, дернулся и вдруг разом как бы ушел из–под ног,— кипящая вода ударила через весь плот. Стоя на четвереньках и намертво вцепившись в какие–то веревки, оглохший, мокрый Ризер видел слепо вытаращенными глазами только одно — плот, то и дело уходя под воду, неудержимо несется на скалу, а она надвигается, нависает, заслоняет собой весь белый свет. |
