| - Не за услугой - поклониться пришел, - отвечал я, - узнать, как здоровье... - Здоровье?.. Что ж, здоровье ничего... Скажу, как всегда говорю: слава богу, - ближе к смерти... Я рад... Для меня, знаете, одно важно: чтоб мыслительный аппарат работал, а что там разные желудки да легкие и все это до этого мне дела нет... Действует мозг - больше мне ничего не нужно, - это для меня все... - Да, Л. Н., но без желудка, и печени, и многого другого и умственный-то аппарат долго не проработает... - А вот до них мне и никакого дела нет, - возразил улыбаясь Л. Н., - пусть себе врачи да там семейство возится с ними... Я вот в Ялте сильно болел... воспаление легких, брюшной тиф... все-таки дорогу из Севастополя к себе хорошо вынес... но зато уж и удобства езды были громадные... громадные... прямо скажу - возмутительные удобства... Слыша несколько ранее, что Л. Н. работает - со слов одного из домашних и теперь от него лично, - я вспомнил газетные сообщения о том, что Л. Н. занят своей автобиографией, и осведомился, верно ли это? - Ничего подобного, - возразил Л. Н., - это ложь... ничего я такого не писал, не пишу и не буду писать! А прошел этот слух, вероятно, вот из-за того, что за границей издается теперь полное собрание моих сочинений на французском языке. Один мой добрый приятель Б-в составляет для этого издания мою биографию и просил меня сообщить ему кое-какие данные из моей жизни... (*1*) Одно с другим - и пошел слух о какой-то автобиографии. Я автобиографии не признаю и никогда этого не сделаю. Автобиография!.. Ведь это что такое? Пишет человек о самом себе... хорошее скажет, - все дурное замолчит... ведь это так естественно! Кому, скажите, охота прорехи свои на вид ставить - нате, мол, любуйтесь!.. Или наоборот: намеренно одно дурное выставить, еще подбавить, чего и не было: вот какой я грешник!.. Выйдет тоже плохо... уничижение паче гордости, говорят... Мы уж вышли из парка на пересекающую деревушку дорогу и, перейдя через нее, подошли к покосившейся крестьянской избе. Пойти в нее оказалось возможным, лишь порядком согнувшись. Здесь Л. Н. пил кумыс. Крестьянка, привыкшая к своему посетителю, подала ему стул "времен очаковских и покоренья Крыма", одна из ножек которого безнадежно волочилась по полу. Я указал Л. Н. на некоторый риск, сопряженный с сидением на подобном инвалиде... - Ничего, - ответил Л. Н., - я уж с ним знаком, да и она знает его слабость, видите: ставит его к стенке, так что и ножек-то ему не надобно... Кумыс, по словам Л. Н., оказывает на него благотворное влияние. Готовят его ему специально выписанные с этой целью татары. Посидев минут десять, мы вышли, продолжая прогулку и прерванный разговор. Речь шла главным образом о русской жизни, литературе и журналистике. Я коснулся Успенского. Меня интересовали главным образом те подробности и черты из жизни и творчества покойного, которые могли быть известны Л. Н. как одному из ветеранов русской литературы. В оценке им дарования Успенского я нисколько не сомневался, не сомневался до того, что, когда Л. Н., говоря - от слабости - с большими паузами, сказал между прочим: "Глеба Успенского я читал всегда с напряжением" - у меня сорвалось невольное: "Еще бы"... - Но не думайте, - продолжал, передохнув, Л. Н., - чтобы это было, так сказать, из-за положительности его... нет!.. Это деланная репутация... Я никогда не понимал, чего это он, собственно, хочет?.. Почитаешь одно народник... И это очень хорошо, а потом окажется - и вовсе нет... Какая-то расплывчатость, туманность, мечтанья... Ни-че-го не понимаю!.. Ну, а вы знаете, чего он хочет? - спросил Л. Н., испытующе глядя на меня в упор и тоном скептика, предрешившего отрицательный ответ. Я заметил в общих чертах те точки, в которые всю жизнь свою бил Успенский, указал на условия его работы и характер самого дарования как на причины некоторой калейдоскопичности его произведений... - Пускай, - сказал Л. |
