|
И потом кончил так говорить: - Я не могу об этом... это слишком... И встал, такой сосредоточенный, с наклоненной низко головой, от которой борода стлалась светлой волной по широкой груди... - Я не могу об этом!.. Я пойду погулять... вы побудьте... я пойду... - Вы напишите, Лев Николаевич, сейчас здесь эти несколько мыслей, чтобы запечатлеть этот разговор... Снимем фотографию, и я постараюсь, где сумею, поместить на видном месте в газетах еще новое слово об этом... Напишите... Остановился, посмотрел глубоко в глаза, задумался, вздохнул... - Не могу сейчас написать... Как напишу сразу?.. Не люблю я сразу писать, не умею так что-нибудь писать... Неожиданно. Уж не сетуйте на меня - не напишу сейчас... пойду... А вы пойдите в столовую... кофе выпейте... - Напишите, Лев Николаевич!.. - Вы знаете... не могу же я глупость какую-нибудь написать... все-таки noblesse oblige!.. (*) Подумать надо раньше, - что написать... Не знаю...
(* положение обязывает! (фр.) *) И вышел тихий, задумчивый, весь наполненный великой внутренней скорбью. Мы пили кофе в столовой, когда Лев Николаевич вернулся с прогулки и быстро прошел в свой кабинет... - Не напишет он, - говорит мне Гусев, - хотя я пойду к нему еще, напомню; он говорил мне сейчас, что вы просите. Действительно, ведь это нужно заняться, тогда можно... Вы возьмите из его статьи "Не могу молчать". И он принес мне эту известную ныне всему миру статью, чтобы я выбрал несколько строк из нее для фотографического воспроизведения с его факсимиле. Я стал перечитывать и выбирать... Быстро вернулся Гусев. Глаза блещут, улыбается: - Пишет. Пришел с прогулки, сел и пишет; это для вас; сейчас принесет!.. И смеется. В столовой, большой, светлой, тихо. Старые-старые зеркала, старые портреты, старая рояль, старые стулья, в углу круглый стол с книгами. Еще несколько столов с книгами по углам, на книгах все надписи... Одна книга остановила мое внимание. Обложка цветная. Нарисованы русские витязи в латах; в русских витязей стреляют руки незримых людей из "браунингов", а русские витязи руки на груди скрестили и молятся. Эта книга прислана, видимо, Пуришкевичем. Его произведение (*1*). Перечень людей, убитых революционерами и принадлежавших к знаменитому союзу архангела Михаила. На книге собственная пуришкевичевская надпись: "Вот когда бы вам надо было сказать: "не могу молчать!.." - Sapienti - sat!.. (*) (* Понимающему - достаточно (лат.). *) Принесли почту. Масса газет и писем. Стали разбирать. В столовую быстро вошел взволнованный Лев Николаевич с листиком бумажки в руках. - Вот... написал... Не напечатаете - все равно... А иначе не могу... Как хотите, не могу иначе говорить... Вот, прочтите вслух... Я с трудом стал разбирать и передал Гусеву. Он громко читал, а я смотрел на старое-старое лицо, все оживленное, в глаза, полные огня, на всю, теперь не спокойную, не тихую фигуру очень взволнованного Льва Николаевича. Читая, он поправлял. - Не напечатаете ведь?.. - Обещаю вам, что будет напечатано, Лев Николаевич, как есть, весь этот листок будет сфотографирован. Бросая быстрый, глубокий взгляд, повернулся, весь полный какой-то скрытой думы, и вышел из столовой... А мы тут же попросили Татьяну Львовну, дочь Льва Николаевича, переписать на машине, чтобы не ошибиться после, разбирая почерк. Через каких-нибудь два часа были в Туле... А там следующий разговор. Встретил нескольких жандармских офицеров. Спрашиваю одного: - Скажите, если хотите, так просто... интересно мне: арестовали бы вы Толстого, если бы вам приказали?.. - Почему спрашиваете?.. - встревожился он, удивленный обращением к нему незнакомого человека. - Почему?.. - Да просто увидел вот вас тут и спрашиваю; мне интересно... Ответьте, если хотите. |
