| - Что же, пускай знают: я не скрываю, - ответил Л. Н. и затем, обратившись ко мне, как бы вскользь спросил: - Вы где-нибудь пишете? - Пишу, - ответил я, назвав издание, в котором работаю. - Вы позволите, добавил я, - оповестить о вашем приезде в Петербург? - Если это кого-нибудь может интересовать - отчего же? Я ни от кого не скрываю своего пребывания здесь. - Не позволите ли также навестить вас, побеседовать с вами? - заикнулся было я. - Гм!.. Знаете, вряд ли найдется у меня достаточно свободного времени для такой беседы, какую вы думаете со мною вести. Ведь вам для сочинений, конечно, - сказал Л. Н и в тоне его голоса послышалось утвердительных ноток более, нежели вопросительных. Я сознался, что для печати. - Милости прошу, заходите. Удастся - побеседуем, не удастся - не взыщите. Как-нибудь раненько, поутру заходите. До среды, двенадцатого февраля, я буду здесь. Весь этот разговор мы вели на ходу. Я распростился с ним и с Б. На другой день, в 9 часов утра, я уже был в доме No 14 на Фонтанке. - Его сиятельство уже вставши, и у них посетители, - сообщил мне швейцар, указывая на небольшую, полуоткрытую дверь, выходящую на нижнюю площадку лестницы. За этой дверью слышно было несколько голосов. В одном из них я узнал голос Л. Н. Толстого. Разговор происходил довольно громко. - У них теперь сидят господин директор публичной библиотеки Федор Афанасьевич Бычков и Владимир Сергеевич Соловьев (*4*), - продолжал швейцар после того, как подал Л. Н. Толстому мою карточку. Через минуту в дверях показалась характерная фигура самого Л. Н. - Сегодня нам беседовать с вами не удастся, - сказал он, несколько понизив голос и поздоровавшись со мною. - Простите, что не приглашаю вас к себе. Помещение у меня маленькое, а между тем полна горница людей. До среды еще времени много... Наговоримся... В крайнем случае, вы изложите на бумажке вопросные пункты ваши, и я вам на них отвечу. Через день, когда я явился опять в 9 часов утра к дому No 14 по Фонтанке, я уже нашел на площадке перед дверью временной квартиры Л. Н. Толстого человек пять-шесть, чающих свидания с ним. Дверь его квартиры опять была полуоткрыта, но не только не слышно было оттуда никаких голосов, но, как оказалось, и самого Л. Н. в квартире уже не было. Несмотря на такую раннюю пору, он уже вышел из дому. - Они рано встают-с, - объяснил присутствующим швейцар. - Уходят они на целый день; в пять часов обедают, потом опять уходят, и в одиннадцать уже спят. Принимают они к себе только самых близких своих друзей и ни минуты одни не бывают: всегда человек 5-6 около них. А за день, что его спрашивает народу, так видимо-невидимо... Кажись, если б всех принять, так весь дом не поместил бы их. Я набросал вопросные пункты и в запечатанном конверте оставил их у швейцара с просьбою передать их Л. Н., когда он вернется домой. До самой среды, 12-го февраля, т. е. до дня, назначенного Л. Н. Толстым для отъезда, мне так и не удалось с ним побеседовать. Зная, что Л. Н возвращаясь домой в четвертом часу, всегда ходит пешком по набережной Фонтанки, я решил, во что бы то ни стало, встретить его и поговорить с ним хоть на улице, раз его нельзя никогда поймать одного дома. И вот за три часа до отъезда я с ним встретился, опять почти на том же месте, где я познакомился с ним. - А! Ну вот хорошо, что мы встретились! - воскликнул Л. Н., увидев меня. Здесь нам никто не помешает говорить. Я получил ваши вопросные пункты. - Вы спрашиваете у меня, - начал Л. Н. после некоторой паузы, - мое мнение о возникающем у нас союзе писателей? (*5*) Двух мнений здесь не может быть. Союз - эмблема единства, а единство среди людей вообще, а среди писателей в особенности, весьма и давно желательно. Рознь среди писателей порождает рознь и среди читателей. Образуются не только партии пишущих, но и партии читающих. Если только этот возникающий союз писателей будет таким, каким каждый честный и добрый союз должен быть, то ему остается только пожелать успеха. |
