|
Лестат, правда, никогда не играл с ним, зато я – довольно часто. Я помню, как он ак-куратно ощупывал каждую фигуру перед ходом, точность, с которой умудрялся запоминать по-зицию на доске, меня поражала. В тот вечер, когда я вошел в спальню, он лежал и задыхался. Лоб у него был мокрый, горячий, на простынях темнели пятна пота. Он громко стонал и молил Бога послать ему смерть. Я стоял на пороге и смотрел на него, и вдруг из соседней комнаты до-неслись звуки музыки. Оглянулся и увидел Лестата за спинетом. Я подлетел к нему, в ярости с силой захлопнул крышку, едва не прищемив ему пальцы. «Ты не будешь играть, когда твой отец умирает!» – закричал я. «Черта с два!» – ответил он. «Если захочу, буду играть на барабане!» – Он вытащил из серванта серебряное блюдо и принялся колотить по нему ложкой. Я просил его прекратить, мне пришлось даже применить силу. Мы снова начали препи-раться, но вдруг замолчали, услышав жалобный голос старика. Он звал сына. Он хотел погово-рить с Лестатом, прежде чем умрет. Я сказал Лестату, что надо выполнить эту, возможно, по-следнюю просьбу отца, но услышал в ответ: «Даже не подумаю! С какой стати? Я и так слишком долго заботился о нем. С меня хватит». Отведя таким образом душу, он достал из кармана маленькую пилочку для ногтей, уселся на кровати в ногах у старика, и занялся своими длинными, острыми ногтями. Между тем у меня вдруг появилось отчетливое чувство, что вокруг дома собрались рабы. Через секунду я уже не сомневался: они окружили здание со всех сторон, тихо переговаривались друг с другом, заглядывали в окна и прислушивались. Несколько раз мне уже приходилось стал-киваться со странным и недоверчивым отношением некоторых чернокожих, но впервые их со-бралось так много и они выступали столь открыто. Не придумав ничего лучше, я позвонил в ко-локольчик. Я решил вызвать Даниэля – раба, выполнявшего обязанности надсмотрщика. Он жил в коттедже неподалеку от дома. В ожидании его прихода я ходил по комнате и слушал разговор отца и сына в спальне. Лестат, скрестив ноги, сидел на прежнем месте и, как ни в чем не бывало, продолжал заниматься ногтями. «Все из-за школы, – слабым голосом сказал старик. – Я знаю, что ты ничего не забыл и не простил… Что я могу сказать в свое оправдание?» – в отчаянии простонал он. «Скажи хоть что-нибудь, и побыстрей, – отвечал Лестат. – Ты же вот-вот помрешь. – При этих словах старик издал ужасный булькающий звук. Лестат вел себя отвратительно, и мне захо-телось выкинуть его из комнаты отца. – Разве ты сам не знаешь, что скоро протянешь ноги? Да-же дурак вроде тебя должен чувствовать подобные вещи». «Ты никогда не простишь меня? Даже сейчас, даже после того, как я умру?» «Перестань молоть чепуху! Я не понимаю, о чем ты говоришь». Мое терпение кончилось, а старик волновался все больше и больше. Он умолял Лестата смягчить сердце и сжалиться над ним. Я содрогался, слушая их беседу. Внезапно на пороге гос-тиной возник Даниэль. Едва взглянув на него, я понял, что для нас в Пон-дю-Лак все кончено. Будь я хоть чуть-чуть повнимательней, наверняка мне удалось бы заметить признаки надвигаю-щейся опасности намного раньше. Даниэль уставился на меня стеклянными глазами, словно пе-ред ним стояло страшное чудовище. «Отец месье Лестата тяжело болен, – сказал я, не обращая внимания на его испуганный вид, – поэтому сегодня ночью все должно быть тихо и спокойно. Рабам следует вернуться в свои хижины и не выходить до утра. Скоро приедет доктор!» Он смотрел на меня, не веря ни единому слову, и затем перевел взгляд, холодный и любопытный, на отворенную дверь спальни старика. Его лицо там сильно изменилось, что я сам, встав с кресла, заглянул туда. Лестат, сгорбившись, все еще сидел на постели отца, яростно водил пилочкой по ногтям и корчил отвратительные гримасы, обнажая ужасные, выступающие вперед зубы. |
