|
Лестат отправился навстречу рабам. Без присмотра он мог устроить такую бойню, что по-том вряд ли отыскался бы хоть один живой свидетель той ночи. Я решил последовать за ним. Прежде жестокость Лестата казалась мне непостижимой, а теперь я сам обнажил клыки на этих людей. Едва завидев меня, они убегали, неуклюжие, охваченные страхом смерти, в животном безумии. Сила вампира безгранична, и скоро мы с Лестатом остались одни. И тогда я взял факел, вернулся в дом и поджег его. Лестат бросился ко мне. «Что ты делаешь! – кричал он. – Ты сошел с ума!» Но огонь уже охватил стены и пол, и ос-тановить его было невозможно. «Они же сбежали. Ты сам, своими руками уничтожил такое бо-гатство!» Он бегал кругами по любезной его сердцу гостиной, все еще не веря, что хрупкое ве-ликолепие вскоре исчезнет навсегда. «Вытаскивай гроб, до рассвета осталось всего три часа», – сказал я ему. Дом превращался в погребальный костер. – Огонь может повредить вам? – спросил юноша. – Еще бы, – ответил вампир. – Вы укрылись в часовне? Там было безопасно? – Нет. Около полусотни рабов разбежались по всей округе. Многие не хотели оказаться в положении беглых и поспешили к Френьерам и на плантацию Бель-Жарден, вниз по реке. Мне совершенно не улыбалось оставаться в Пон-дю-Лак. А ехать куда-то уже не было времени. – Бабетта! – вдруг осенило юношу. Вампир улыбнулся. – Да, я пошел к Бабетте. Она по-прежнему жила на плантации вместе с молодым мужем. Я погрузил гроб на повозку и отправился к ней. – А Лестат? Вампир вздохнул. – Он пошел со мной. Он пытался убедить меня поехать с ним в Новый Орлеан, но я сказал, что собираюсь укрыться у Френьеров, и он согласился с моим выбором. Мы могли не успеть до-браться до города; уже начинало светать, хотя для обычных человеческих глаз все вокруг по-прежнему скрывала непроглядная тьма. Я однажды навещал Бабетту уже после гибели ее брата. Я говорил вам, что она вызвала бу-рю возмущения и негодования среди близких и дальних соседей тем, что не уехала и осталась на плантации не только без мужчины, но даже и без старшей женщины в доме. Ей приходилось со-держать дела в порядке, чтобы противостоять общественному остракизму. Само по себе богатст-во ничего не значило для нее. Семья, продолжение рода… вот что ее заботило. Она научилась управлять плантацией, но такая жизнь угнетала ее, и внутренне она почти сдалась. Однажды вечером в саду я подошел к ней. Не позволяя, как и в первый раз, разглядеть меня, я заставил свой голос звучать как можно более нежно и убедительно, напомнил о своем прошлом визите и сказал, что знаю обо всех ее бедах и печалях. «Не рассчитывай встретить сочувствие у людей, – сказал я. – Они глупы. Нет ничего удивительного, что, по их мнению, ты должна отказаться от плантации после смерти брата. Распоряжаться чужой судьбой очень легко. Надо бросить им вы-зов, достойно и с верой в свою правоту». Она слушала меня, не проронив ни единого слова. Я посоветовал ей устроить большой бал в Новом Орлеане под каким-нибудь благовидным, лучше всего религиозным предлогом. Ей наверняка не составило бы труда договориться с одним из женских монастырей насчет проведения благотворительного вечера. В качестве компаньонов пригласить друзей ее покойной матери, а самое главное – делать все с абсолютной уверенно-стью. Уверенность и достоинство – вот залог ее успеха. Бабетта сочла идею гениальной. «Я не знаю, кто вы такой, да и вряд ли вы скажете, – обратилась она ко мне (я и впрямь не собирался открываться перед ней), – но я думаю, что вы – ангел, посланный мне Господом». И она принялась умолять меня показать лицо. Я сказал «умолять», хотя это слово вряд ли подходит Бабетте. Она никогда никого ни о чем не просила. |
