Но доктор Восилл, пока я болел, была по отношению ко мне очень добра и душевна и ухаживала за мной как мать (хотя, я думаю, она слишком еще молода, чтобы быть мне матерью).

Я больше не собирался писать о своем коротком недуге и вообще обошел бы эту тему стороной, если бы не нужно было объяснить хозяину пробел в записях. Но одно происшествие заставило меня взяться за перо, поскольку мне показалось, что оно проливает свет на таинственное прошлое доктора, до того как она появилась в городе два года назад.

Признаюсь, что в разгар болезни я пребывал в странном состоянии – аппетит пропал, я обильно потел, а иногда погружался в полубессознательное состояние. Стоило мне закрыть глаза, как я совершенно отчетливо видел странные, вызывающие беспокойство формы и фигуры, которые досаждали мне своими безумными и непонятными прыжками и движениями.

Легко можно себе представить, что я больше всего боялся, как бы в бреду не выболтать доктору, что я обязан докладывать о всех ее действиях. Конечно же, поскольку из всего виденного и сообщенного мною вытекает, что она несомненно человек добрый и заслуживающий доверия (и, безусловно, преданный нашему добрейшему королю), вполне возможно, что такое разоблачение вовсе не привело бы к катастрофе, но, так или иначе, я должен исполнять желания моего хозяина и держать свою миссию в тайне.

Не сомневайтесь, хозяин, я ни словом, ни намеком не обмолвился о моем задании, и доктор до сего дня пребывает в неведении относительно этих отчетов. Но если эта самая сокровенная тайна оставалась под надежным замком в глубине моей души, то другие обычные запреты и самоограничения ослабли под влиянием лихорадки, и однажды, очнувшись на кровати в своей каморке, я увидел, что доктор (она только что вернулась от короля, у которого, кажется, в это время болела шея) протирает мою грудь – я сильно потел.

– Вы слишком добры ко мне, доктор. Это может делать нянька.

– Нянька будет делать это, когда меня снова позовут к королю.

– Наш дорогой король! Как я его люблю! – воскликнул я (искренне, хотя и не без легкого смущения).

– Как и все мы, Элф, – сказала доктор, выжимая воду из тряпицы, которую держала у меня над грудью. Потом она с каким-то задумчивым выражением протерла мою кожу. Она примостилась на краешке моей кровати, очень низкой, поскольку каморка моя слишком мала.

Я заглянул в лицо доктора, и оно показалось мне печальным.

– Не сомневайтесь, доктор, вы его вылечите! Король беспокоится, что его отец был здоровее его, а умер молодым. Но ведь вы его вылечите, правда?

– Что? Ах да, конечно.

– Ах, доктор, неужели вы волновались из-за меня? (Признаюсь, сердце екнуло в моей горячей груди, дыхание у меня замерло, потому что какой молодой человек не взбудоражится, когда о нем волнуется и заботится красивая добрая женщина, особенно та, что пребывает так близко от него?) Не волнуйтесь, – сказал я, протягивая руку. – Я не умру. – Глядела она как-то неуверенно, а потому я добавил: – Или умру?

– Нет, Элф, не умрешь, – сказала она и добродушно улыбнулась. – Ты молод, силен, и я о тебе позабочусь.

Еще полдня, и ты начнешь поправляться. – Она посмотрела на руку, которую я протянул, и тут я понял, что рука лежит на ее коленке. Я проглотил слюну.

– Ах уж этот ваш старый кинжал, – сказал я; жар у меня был не такой сильный, чтобы я не почувствовал смущения. Я нащупал рукоятку старого ножа, торчащую из сапога доктора – как раз рядом с тем местом, где лежала моя рука. – Он меня всегда приводил в недоумение. Что это за нож? Вам его когда-нибудь приходилось использовать? Мне кажется, это не хирургический инструмент. Лезвие для этого туповато. Или он используется на каких-то церемониях? А?…

Доктор улыбнулась и накрыла мои губы ладонью, призывая к молчанию.