Ему не терпелось отправиться туда. Но какой‑то едва слышный и в то же время совершенно отчетливо различимый внутренний голос советовал не торопиться и удерживал на месте. Время еще не настало.

Осознание этого пришло так же, как и во всех предшествующих случаях: неуловимый и в то же время безапелляционный сигнал той части его разума, которую он про себя называл «задним умом».

Такое определение появилось в период раннего детства. Тогда он представлял себе свой разум в виде большой комнаты, разделенной на две части экраном из тонкой до полупрозрачности кожи, пропускавшим призрачный свет. За этим экраном, казалось, двигались какие‑то смутные тени, огромные, но едва различимые, и время от времени в передней части комнаты можно было даже расслышать их исполненные глубокого смысла слова.

Даже будучи ребенком, Блейз уже твердо знал: если он всю жизнь проведет в передней части комнаты, так и не поняв, какие тайны скрыты от него за полупрозрачной пеленой, и не приобщившись к мудрости призрачных силуэтов, то со временем погибнет то, что он считал своим «я».

И в конце концов он решил попытаться понять значение этих смутных образов и проникнуть за экран. А уж там наверняка узнает, что порождает исполненные мудрости тени, воспользуется обретенным знанием и попытается изменить окружающий его взрослый мир. Тогда и он сам, и все остальные люди смогут начать жить лучше и достойнее.

Как‑то раз врач‑экзот, специалист по эмоциям (мать считала своим долгом то и дело консультироваться у разных врачей по поводу состояния своей не по годам разумной любимой игрушки – ее сына), попытался мягко разубедить Блейза, рассказавшего ему о том, как он осознает другую половину его ума.

– Никто не может ощущать работы своего подсознания, – не допускающим возражений тоном заявил медик и, тщательно подбирая, по его мнению, понятные для ребенка в столь еще нежном возрасте слова, начал объяснять, почему это так.

Блейз, которому тогда едва стукнуло пять, был уже достаточно умен, чтобы не настаивать на своем. Он внимательно выслушал экзота и преспокойно продолжал верить в то же, во что верил всегда. И находил этому подтверждения.

Однажды гость или очередной приятель его матери, – каких в доме перебывало уже множество, – оказавшийся известным драматургом, в присутствии маленького Блейза рассказал, что порой даже во сне продолжает работать над очередным своим произведением, меняя сюжетные ходы и характеры персонажей.

А в одной книге – Блейз научился читать в три года – он прочел, как фон Страдониц, великий химик, живший на Старой Земле еще в девятнадцатом веке, пытался выяснить атомную структуру бензола. После многих месяцев бесплодных исследований ученому ночью приснилась змея, вцепившаяся зубами в собственный хвост. Он тут же проснулся и воскликнул (и оказался совершенно прав): «Ну конечно! Ведь это кольцо!»

Блейза, равно как и Страдоница, и того драматурга, совершенно не волновало то, что в подобное мало кто верил. Самое главное – это работало!

И вот теперь его подсознание подсказывало ему, что время еще не пришло. Блейз что‑то не предусмотрел, пропустил – какую‑то важную мелочь, о которой он, возможно, просто не помнил или пока не знал.

Перед его умственным взором история представала полотном, сотканным из бесчисленных нитей, каждая из которых представляла собой отдельную человеческую жизнь. Полотно это становилось длиннее и длиннее, из прошлого уходя все дальше в будущее. Возможно, предположил он, его предчувствие связано именно с этим полотном.