|
– Этот раб, – отвечал Аута, одной рукой закутывая глиняную фигуру, а другую воздев к ца-рю, – сделает все в точности так, как велит и как научил меня, к счастью моему, фараон, един-ственный сын Ра, прекрасное дитя Атона. – Спасибо тебе. Аута, большое и дружеское спасибо. Это важно, ты понимаешь? Ибо по-добно тому как отец мой находится во мне, а я в нем, все должны слиться в одно целое в нас, та-кова цель. А твое произведение, если оно будет создано в надлежащем духе, может немного по-мочь тому, чтобы все слилось воедино в нем и во мне… А ты, любезный Бек… – Помни, Аута, – раздался тут низкий, почти мужской голос вдовствующей богини с ее вы-сокого кресла, – помни всегда, что фараону трудно добиться от нас понимания и что порой он го-ворит несколько больше, чем хочет сказать, дабы сделать для нас понятнее то, что он хочет ска-зать. Он вовсе не хочет сказать, чтобы ты изобразил, как сладчайшая принцесса Бакетатон ест, как она надкусывает плод; ты только вложи ей этот гранат в руку, а руку слегка приподними, чтобы можно было предположить, что она собирается поднести плод ко рту; такой новизны будет доста-точно, и именно это хочет сказать тебе фараон, говоря, чтобы ты показал, как она ест. Кое-что нужно убавить и в словах его величества о том, что висящая рука должна быть повернута согну-той ладонью решительно назад. Отверни ее только немного, только на пол-оборота от бедра, это как раз то, что он имеет в виду и что сулит тебе достаточное количество похвал и порицаний. Это для ясности. Сын ее одно мгновенье помолчал. – Ты понял? – спросил он потом. – Я понял, – ответил Аута. – В таком случае ты поймешь, – сказал Аменхотеп, опустив взгляд на лежавший у него на коленях лироподобный инструмент, – что, смягчая мои слова. Великая Матерь говорит, конечно, несколько меньше, чем она хочет сказать. Руку с плодом ты можешь поднести ко рту уже доволь-но близко, а что касается свободной руки, то ведь и так получится только пол-оборота, если ты отвернешь ее от бедра ладонью назад, ибо совсем наружу ладонями руки никто не держит и ты погрешил бы против светозарной истины, если бы изобразил сестру в такой позе. Теперь ты ви-дишь, сколь мудро смягчила Матерь мои слова. С лукавой улыбкой поглядев на инструмент и обнажив при этом маленькие, слишком бес-цветные и прозрачные при таких толстых губах зубы, он бросил взгляд на Иосифа, который в от-вет улыбнулся. Улыбались, впрочем, также царица и ваятели. – А ты, любезный Век, – продолжал фараон, – поезжай туда, куда я тебе велел! Поезжай в Иабу, поезжай в Страну Слонов и привези оттуда побольше красного гранита, что там родится, самого лучшего, с зернами кварца и с черноватым блеском, ты же знаешь, какой я люблю. Фараон хочет украсить карнакский дом своего отца так, чтобы он превосходил дом Амуна если не разме-рами, то хотя бы благородством камня и чтобы название «Блеск Атона» закрепилось за храмовым округом, подготовляя тот день, когда, может быть, сама Уазет, вся целиком, станет в устах людей «Городом блеска Атона». Ты знаешь мои мысли, и я уповаю на твою любовь к ним. Поезжай, мой любезный, поезжай тотчас! Фараон будет сидеть здесь среди подушек, а ты отправишься в далекие края, вверх по реке, и претерпишь все тяготы, каких стоит получение красного камня, а затем доставка его на судно и перевозка в Фивы в прекрасном обилии. Вот как обстоят дела, и пусть они так обстоят. Когда ты отправишься? – Завтра утром, – отвечал Бек, – устроив дела жены и дома. А любовь к нашему Сладчайше-му Господину, прекрасному отпрыску Атона, сделает мое путешествие и мои труды такими лег-кими, как будто я усядусь в мягчайшие подушки. – Отлично, отлично, а теперь ступайте, художники! Идите и приступите каждый к своему труду. У фараона важные дела, он только внешне покоится в подушках, внутренне же он напря-жен, занят и озабочен. |
