|
– Ты боишься? – спросил купец. – За всех, – ответил Иосиф. – Что же касается меня, то я впервые еду в этот проклятый край, и поэтому мне впору проливать слезы. – Ну, что ж, расспроси его. Иосиф подъехал к головному верблюду и сказал проводнику: – Я уста господина. Он хочет знать, уверен ли ты в этой дороге. Юноша поглядел на него, как и прежде, через плечо, едва приоткрыв глаза. – Ты мог бы успокоить его своим опытом, – ответил он. – Тес! – шепнул Иосиф. – Как ты здесь оказался? – А ты? – спросил проводник. – А, ладно! Не говори измаильтянам, что я ехал к своим братьям! – прошептал Иосиф. – Не беспокойся! – ответил юноша так же тихо, и на этом первый их разговор кончился. Но когда, проехав день и другой, они углубились в пустыню, – солнце уже хмуро село за мертвые горы, и полчища туч, посредине серых, а по краям обагренных вечерней зарей, покрыва-ли небо над желтой, как воск, песчаной равниной, сплошь в невысоких, поросших колючками барханах, – Иосифу опять представился случай поговорить с провожатым наедине. Часть путни-ков расположилась у одного из таких наносных холмов, где из-за внезапного похолодания им пришлось развести костер из хвороста; и так как среди них был проводник, который обычно почти не общался ни с хозяевами, ни с рабами и, не вступая ни с кем в разговоры, только изо дня в день деловито советовался со стариком по поводу дороги, то Иосиф, покончив со своими обязанностями и пожелав господину блаженной дремоты, присоединился к этой компании и, сев рядом с вожатым, стал ждать, когда наконец односложная беседа заглохнет и путники начнут клевать носом. Дождавшись этого, он легонько толкнул своего соседа и сказал: – Послушай, мне жаль, что я тогда не смог сдержать слово и, оставив тебя в беде, не вернул-ся к тебе. Бросив на него через плечо усталый взгляд, проводник сразу же снова уставился на тлеющие угли. – Ах, вот как, ты не смог? – отвечал он. – Ну, знаешь, такого бессовестного обманщика, как ты, я еще никогда не встречал. Я сиди себе и стереги осла до седьмой пятидесятницы, а он не воз-вращается, как обещал. Удивляюсь, что я вообще еще с тобой разговариваю, нет, в самом деле, я просто удивляюсь себе. – Но ведь я же, ты слышишь, прошу извинения, – пробормотал Иосиф, – и я действительно не виноват, но ты этого не знаешь. Все было не так, как я думал, и вышло иначе, чем я ожидал. Я не мог вернуться к тебе при всем желании. – Так я тебе и поверил. Глупости, пустые отговорки. Я мог бы ждать тебя до седьмой пяти-десятницы… – Но ведь ты же не ждал меня до седьмой пятидесятницы, а пошел своей дорогой, когда уви-дел, что я задерживаюсь. Да и не преувеличивай бремени, которое я против собственной воли на тебя возложил! Скажи мне лучше, что сталось с Хульдой после моего ухода? – Хульда? Кто такая Хульда? – «Кто такая» – сказано слишком громко, – отвечал Иосиф. – Я спрашиваю об ослице Хуль-де, на которой мы ехали, о моем белом верховом ослике из стойла отца. – Ослик, ослик, белый верховой ослик, – передразнил его шепотом проводник. – Ты так нежно говоришь о своей собственности, что сразу видно все твое себялюбие. Такие-то люди потом и ведут себя бессовестно… – Да нет же, – возразил Иосиф. – О Хульде я говорю нежно не ради себя, а ради нее, это бы-ло такое ласковое, такое осторожное животное. Отец мне доверил ее, и когда я вспоминаю ее кур-чавую челку, падавшую ей на глаза, у меня становится тепло на душе. Я не переставал думать о ней, расставшись с тобой, и гадал об ее участи даже в такие мгновения и в такие часы, которые были полны ужаса для меня самого. Да будет тебе известно, что, с тех пор как я добрался до Ше-кема, несчастья не покидают меня и уделом моим стало горькое злополучье. |
