– Вот и опять, кошель с ветром, мне приходится выводить тебя на дорогу, чтобы ты достиг своей цели, – сказал проводник. – А по сердцу, а к лицу ли мне такое занятие? – спрашиваю я себя иногда в душе, и спрашиваю напрасно, потому что больше никто меня об этом не спрашивает.
– Ты опять начинаешь брюзжать, – ответил Иосиф, – как тогда ночью, на пути в Дофан, ко-гда ты сам вызвался помочь мне найти братьев, а делал это с неудовольствием? Но на сей раз мне незачем упрекать себя в том, что я тебя утруждаю, ибо ты подрядился провести через эту пустыню измаильтян, а уж я оказался здесь по чистой случайности.
– Тебя или измаильтян – все едино.
– Только не говори этого измаильтянам, ибо они пекутся о своей чести и им неприятно слы-шать, что в известной мере они тронулись в путь только затем, чтобы я достиг места, назначенно-го мне богом.
Проводник промолчал и погрузил подбородок в шейный платок. Не повращал ли он при этом глазами? Вполне возможно, но из-за темноты этого нельзя было определить с уверенностью.
– А кому, – сказал он не без усилия, – кому приятно услышать, что он только орудие? И осо-бенно – услышать такое от какого-то молокососа? С твоей стороны, молодой раб Узарсиф, это просто наглость, но с другой стороны, как раз это я и имею в виду, утверждая, что все едино, и значит, вполне возможно, что измаильтяне тут сбоку припека, а стало быть, я вывожу на дорогу опять же тебя – ну, что ж, ничего не поделаешь! Мне за это время привелось сторожить и колодец, не говоря уж об осле.
– Колодец?
– Как только дело касалось колодца, мне всегда приходилось брать на себя такую службу. Это была самая пустая яма из всех, какие мне когда-либо попадались, более пустой она уже не могла быть, она была прямо-таки до смешного пуста, – посуди сам, какая у меня почетная и лест-ная роль. Возможно, впрочем, что в данном случае в пустоте-то и было все дело.
– А камень был отвален?
– Конечно, ведь я же сидел на нем и продолжал сидеть, хотя незнакомцу очень хотелось, чтобы я исчез.
– Какому незнакомцу?
– Да тому, который по глупости прокрался к колодцу. Это был громадный детина с огром-ными, как колонны храма, ножищами, но с тонким голосом при таком могучем теле.
– Рувим! – почти забыв об осторожности, воскликнул Иосиф.
– Называй его как хочешь, но это был глупый великан. Явиться с веревками и кафтаном к такому настораживающе пустому колодцу…
– Он хотел спасти меня! – догадался Иосиф.
– Возможно, – сказал проводник и как-то по-женски зевнул, жеманно прикрыв рукой рот и тихонько вздохнув. – Он тоже играл свою роль, – добавил он уже невнятно, ибо уткнул подборо-док и рот в шейный платок, не скрывая, что его клонит ко сну. Потом Иосиф услышал несвязное, ворчливое бормотанье:
– Не придавать значения… Просто шутка и намек… Молокосос… Ожидание…
Никакого толку от него больше нельзя было добиться, и в течение всего дальнейшего путе-шествия через пустыню Иосиф больше не заговаривал с вожатым и сторожем.
Крепость зел
Изо дня в день, вслед за бубенцом головного верблюда, от одной колодезной стоянки к дру-гой, они терпеливо ехали через эту мерзость, и когда миновало наконец девять дней, нарадоваться не могли своему счастью. Проводник не солгал, он знал свое дело. Он даже тогда не сбивался с пути и не отклонялся от дороги, когда они оказывались среди беспорядка гор, которые были, од-нако, не настоящими горами, а нагромождениями сероватых, причудливых по очертаниям облом-ков песчаника и не как камень, а как руда, черновато отсвечивающих глыб, высившихся в тусклом своем блеске наподобие железного города. И даже тогда, когда целыми днями никакой дороги в наземном смысле этого слова вообще не было, когда мир, превратившись в проклятое дно морское, охватывал их своей пугающей беспредельностью, до самой кромки поблекшего от жары неба полный мертвенно-фиолетового песка, и они ехали по барханам, гребни которых волнисто, с гнетущим изяществом, взморщил ветер, а понизу, над равниной, дрожало марево зноя, вот-вот, казалось, готовое вспыхнуть пляшущим пламенем, и в нем, клубясь, вихрился песок, так что путники закутывали головы при виде столь злобного ликования смерти, предпочитая продвигаться вперед вслепую, чтобы только поскорей миновать этот страшный край. |