|
Ибо таково мое имя. А с тобой труднее, ведь у тебя и имени-то нет. – Неужели ему так часто хочется тебя видеть, – сказал Иосиф, – хотя у тебя струпья на голо-ве? Ступай же. Спасибо за известие. – Это что еще за новость! – воскликнул Ба'алмахар. – Ты должен пойти со мной вместе, что-бы я привел тебя к нему, ведь если ты не явишься, мне несдобровать. – Сначала, – отвечал Иосиф, – нужно допечь эту лепешку. Я возьму ее с собой, чтобы госпо-дин мой отведал моего необычайно вкусного печева. Посиди спокойно и подожди! Под понуканья раба он допек лепешку, затем поднялся с пяток и сказал: – Иду. Ба'алмахар проводил его к старику, созерцательно сидевшему на циновке у низкого входа в свой дорожный шатер. – Слышать значит повиноваться, – сказал Иосиф и поздоровался. Глядя на меркнущую зарю, старик кивнул головой и, не поднимая руки, движением одной лишь кисти, показал Ба'алмахару, чтобы тот удалился. – Я слыхал, – начал он, – что ты говорил, будто ты пуп мирозданья. Иосиф с усмешкой покачал головой. – Какие же это слова, – отвечал он, – я мог невзначай обронить в разговоре, чтобы их так превратно передали моему господину? Дай мне подумать. А, знаю, я сказал, что у мира множество средоточий, столько же, сколько человеческих «я» на земле, для каждого «я» свое. – Ну, это то же самое, – сказал старик. – Ты, значит, и в самом деле болтал такой вздор. Я никогда не слыхал ничего подобного, сколько ни ездил по свету, и теперь вижу, что ты действи-тельно ругатель и наглец, каким мне описали тебя твои прежние хозяева. Что же это получится, если в великой гуще человеческой каждый дурак и молокосос почтет себя, где бы он ни был, пу-пом мирозданья, и куда девать такое множество средоточий? Когда ты сидел в колодце, куда уго-дил, – как я вижу, вполне заслуженно, – этот колодец и был, по-твоему, священной серединой ми-ра? – Бог освятил его, – отвечал Иосиф, – наблюдая за ним, не дав мне погибнуть в нем и напра-вив вас как раз по соседней дороге, почему вы меня и спасли. – Так что тебя и спасли или чтобы тебя спасли? – спросил старик. – И так что, и чтобы, – ответил Иосиф. – И то и другое, все зависит от точки зрения. – Ты, однако, болтун! До сих пор и так уже не могли решить, что считать серединой мира – Вавилон с его башней или, может быть, место Абот на великой реке Хапи. А ты делаешь этот во-прос еще сложнее. Какому ты служишь богу? – Господу богу. – Значит. Адону, и оплакиваешь заход солнца. Против этого я ничего не имею. Такая вера – это еще куда ни шло. Уж лучше верить в Адова, чем твердить как сумасшедший: «Я средоточие». Что это у тебя в руке? – Лепешка, которую я испек для моего господина. Я необыкновенно ловко пеку лепешки. – Необыкновенно? Посмотрим. И старик взял у него лепешку, повертел ее в руках, а затем откусил от нее кусок коренными зубами, ибо передних у него не было. Лепешка была не лучше, чем она могла быть; но старик сказал: – Она очень хороша. Не скажу «необыкновенна», потому что это уже сказал ты. Лучше бы ты мне предоставил это сказать. Но лепешка хороша. Даже превосходна, – прибавил он, продол-жая жевать. – Приказываю тебе печь их почаще. – Так и будет. – Правда ли, что ты умеешь писать и можешь вести список всяких товаров? – Мне это ничего не стоит, – отвечал Иосиф. – Я пишу и человеческим, и божественным письмом, и палочкой, и тростинкой, как угодно. – Кто научил тебя этому? – Один мудрый раб, управитель дома. – Сколько раз входит семерка в семьдесят семь? Ты, наверно, скажешь – два раза? – Два раза лишь на письме. |
