Макровит радостно заулыбался.

– Завтра на обмен понесем. – короб отправился к водорослям.

– Что там? – шепотом спросил Тат, дернув энатокета за изуродованное ухо.

Ушастик выдернул ухо из его пальцев, закинул за спину, поглядел недовольно, но все-таки буркнул:

– Мертволесские мухи.

– Зачем? – изумился Тат, на что получил в ответ еще один грозный взгляд и энатокет отвернулся.

Мухи отправились к водорослям, а человеко-тур начал споро раскладывать принесенное в две стороны: та кучка, что с мухами и светящимися водорослями оказалась поменьше, вторая – с рыбой, лишайниками, ползающими в решете червями, и прочей, видать, съедобной живностью – побольше.

– Ты, ты и ты… – наконец человеко-тур ткнул толстым пальцем в парочку человеков и зитирона. – Отнесете на мою лодку. – с довольным видом он кивнул на меньшую кучу.

Выбранная троица безропотно принялась таскать отложенные короба с лодки на лодку, а остальные, довольно загудев и очевидно расслабившись, принялись выставлять перед человеко-туром плетеные туески. Соскользнувший с крыши спальной «плетенки» Митроха торопливо добавил к ним свой короб. Татльзвум невольно кивнул: ясно, намечается раздел добычи. И оценивающе прищурился на человеко-тура – а неплохо устроился, тварь Прикованного!

Тот для начала отложил в отдельный, изукрашенный короб лучшую рыбу, лишайники… в червях поковырялся и побрезговал (Татльзвум бы тоже не стал!), и снова отправил отобранную снедь к себе. И наконец начал неспешно и придирчиво оделять едой народ. Немного червей в один туесок, в другой, в третий… Сыпануть горсть лишайника туда и сюда… выделить по рыбине… Туески наполнялись неравномерно, заставляя одних довольно кивать, а других – хмуриться. Но все молчали, только макровит растянул толстые губы в счастливой усмешке, когда в его туесок плюхнулась лишняя рыбина.

– Все! – отряхивая широкие, как лопата, ладони, человеко-тур поднялся. – Варите, жрите, спите – и чтоб тихо мне!

Тат поглядел на туески и почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота… и одновременно желудок откликается пронзительной голодной трелью.

Народ негромко загомонил – руки, лапы и щупальца потянулись к туескам…

– А… Ашше? – дрожащий от обиды голос Митрохи прозвенел над болотом. Человечий мальчишка стоял, прижимая к груди едва на треть заполненный туесок. – Ашше как же? Вчера на треть меньше дали, нынче так и вовсе… на одного не хватит, а нас трое!

– Ишь ты! – негромко хмыкнул соплеменник Ашши, молодой никс с ободранной чешуей на хвосте и шрамом через всю щеку. Непонятно только – одобрительно или осуждающе. – Вступается малой за старую да пришлого!

Тур медленно обернулся к мальчишке:

– Ашша твоя – не наработала. – тяжело отрезал он. – Ты – насобирал на половинную долю. Ее вы и получили. – и ступил на бортик, собираясь покинуть лодку.

– Ашша лечит! – отчаянно заорал Митроха. – Скажи, Ирчун? – он повернулся к ящеру сэв. – Когда тебе глазастые шкуру прокусили, кто тебя на ноги поставил? А ты? – Митроха уставился на макровита. – Когда ногу багром пропорол, вот тут у нас на тюфяке валялся! – он ткнул пальцем в плетеный «пенал».

Макровит тихонько всхлипнул и обиженно поглядел на Митроху – вспоминать ему явно не хотелось.

– Нынче есть тут больные? – тур обвел тяжелым взглядом притихший народ. Никто не откликнулся, все отворачивались, боясь встретиться с ним взглядом.