Казалось бы, быть вежливым очень нетрудно: заучил ряд правил — и валяй себе на здоровье. На самом деле это не так. Жизнь настолько сложна, ситуации, в которые мы попадаем в наших отношениях с себе подобными, так многочисленны и разнообразны, что выполнение самих правил требует от нашего мозга иной раз весьма серьезных логических операций, которые мы не в силах бываем произвести без помощи электронной кибернетической машины, а ее, как известно, таскать за собой всюду не станешь по причине ее абсолютной нетранспортабельности. Проще говоря, правил на все случаи жизни не напасешься. Да и мало знать правила. Надо уметь ими пользоваться. И иметь охоту к тому.

Вот случай. В вагоне метро. Молодой парень (вполне современного роста, то есть около двух метров в продольном измерении) сидел, а рядом стояла пожилая женщина с бледным утомленным лицом и с тяжелой сумкой в руках. По всему было видно, что она очень устала, бегая за покупками, и даже испытывает дурноту — вот-вот свалится. Парень, однако ж, продолжал сидеть с выражением благоразумия на лице, пока она наконец не попросила его уступить ей место.

И что же? Думаете, он сгорел от стыда? Провалился сквозь землю? Выскочил из вагона на ближайшей станции, чтоб не ощущать на себе насмешливых взглядов? Нет! Он поднялся не торопясь, учтиво отступил на полшага в сторону, чтоб дать возможность женщине сесть, да так и висел над ней всю дорогу, уцепившись за поручни, с видом ученика, схватившего на уроке двойку. А вы знаете, какой вид бывает у школьника, когда он получит двойку? Отнюдь не пристыженный, не смущенный, а вполне независимый, я бы сказал, даже молодцеватый. Вот, мол, двойку поставили, а мне хоть бы хны! Плевать!

Скажете, просто молодой человек не знал, что в каких-то случаях надо уступать своему ближнему место. Но ведь это был вовсе не какой-нибудь ископаемый волосатик из тех, что по лесу бродят с транзисторами, а вполне благообразный, благовоспитанный, на вид, мальчик (у нас теперь до двадцати лет — все мальчик).

Ну так просто, не догадался юноша, скажете, недосообразил. Это, пожалуй, уже ближе к истине будет. Недосообразил! А точнее, не особенно и торопился с этим. Его ведь учили уступать место кому: пассажирам с детьми и инвалидам, ну еще, может быть, старикам и старухам, да еще беременным женщинам… А тут женщина попалась и без детей, и на вид как будто бы не беременная, к тому же и не совсем старуха. Вот он и рассуждал без особенной спешки, прикидывая в уме: «И не инвалид вроде, и не беременная как будто, и без детей (это уже совершенно бесспорно), и не так чтоб уж очень старуха (не спрашивать же у нее паспорт)…», а драгоценное время между тем шло… Нет, он, безусловно, усвоил, что о стариках и беременных в данном случае говорится лишь для примера, а уступать вообще надо немощным: тем, кто нуждается в отдыхе больше тебя. Только зачем ему, скажите на милость, лезть поперед батьки в пекло, показывать себя таким уж передовым? Этак-то, если уступать каждому, то и вовек посидеть не дадут. Пусть, думает, воображают, что я чего-нибудь по молодости не докумекал, а я посижу покуда. Ну, а сгонят — и ладно. Смущаться нечего. Каждый понимает, что своя рубашка-то ближе к телу.

Читатель уже догадывается: сейчас, мол, начну на современную молодежь кидаться: и такая она, и сякая, мы в наше время лучше были. Никоим образом! Кидаться я буду, нодолько не на молодежь, а на старшее поколение. На тех, кому этак под тридцать, под сорок Ведь в тридцать — сорок лет человек, что называется, в самой силе. Сорокалетние даже космонавты бывает. Л что на практике происходит? Синит этакий, в полном соку, мужчина и чувствует себя в полном, так сказать, своем праве: уж он-то никому своего места уступать не собирается.